Щеголева Надежда
Когда с человеком что-то происходит неожиданное, ему всегда кажется, что беда произошла только с ним одним. Что никому кроме него не больно, никто не страдает так, как он. Такое создается ощущение, что человек живет в замкнутом мире. А где же, позвольте узнать, все остальные? Родные, близкие, любимые, сослуживцы? Они-то куда деваются? Да никуда. Они всегда рядом, вопрос только в том – насколько рядом. Иногда бывает так, что люди, живущие в одной квартире, находятся дальше друг от друга, чем те, которые на большом расстоянии.
В пылу боли, страдания мы забываем, что с нами страдают наши мамы, папы, братья, сестры. В общем, те люди, ближе которых никого нет. Они видят нас каждый день, видят нашу боль и всеми силами пытаются нас утешить, облегчить груз нашего несчастья.
Так случилось в жизни, что я сильно заболела еще в детстве. Груз мой сначала несли родители вдвоем, потом в большей степени мама, потом мама поделилась с сестренкой, которая теперь его подталкивает, а в хвостике плетется папа, на некоторое время отстранившийся от всего.
Вы спросите: к чему все это? Да к тому, что, пройдя огромный путь боли, сроднившись с ней, понимаешь, что это Господь ведет тебя к Себе. Одного или в компании. Ведь у всех-то пути разные. Кто-то болеет, и через болезнь карабкается в Царствие Небесное, если, конечно, смиренно терпит всё. А кто-то карабкается ввысь, помогая скорбящим, сам очищается через очищение другого. В то же время понимаешь, что ты живешь не один, Господь тебя любит, ты живешь с людьми, которых надо бы все-таки когда-нибудь и поблагодарить.
Иногда нет сил сказать человеку прямо, что ты его любишь, к языку как будто кирпич привязан. Ты мычишь, что-то лепечешь, пытаешься в ответ сделать тоже что-нибудь доброе. Но сказать – нет! Мне хотелось бы не просто сказать сестре, что я ее люблю и чтобы она меня простила за все мои выкрутасы по нашей общей жизни, но и рассказать вам о человечке, который терпит меня уже почти 30 лет. Терпит мою болезнь, слезы, но все по порядку…
Жили-были Руслан и Людмила. Родилась у них девочка Надя. Ма-а-аленькая такая, со столовую ложку, как многие говорили. Постепенно столовая ложка подрастала, набирала вес и превратилась в этакую пумпушечку с толстыми щеками. Когда пумпушечке было три года, она уселась на пол и заявила: “Давайте сестренку Аленку!”. Но, как говорят, обещанного три года ждут, ждать пришлось аж шесть лет.
В один прекрасный зимний день перед Рождеством на Надину кровать положили маленький сверток, побольше того, что представляла она сама когда-то. Развернули, а там оказалось живое существо, сморщенное все какое-то, красное, пускающее огромный пузырь. Надя решила тот пузырь потрогать. Только она протянула свой пальчик к лицу малышки, как услышала: “Ты куда грязными руками?!”. Это пришла медсестра из больницы, мама девчонки, с которой Надя когда-то ходила в детский сад. У-у, вредина. А сверток оказался сестренкой Аленкой, как заказывала.
Потом были пеленки, распашонки, подгузники, которые Надя пыталась помочь как-то, по мере своих детских сил, привести в порядок, чтобы помочь маме. Здорово было что-то напевать, чтобы сестренка Аленка уснула в своей красивой полированной кроватке. Да, не такая была кроватка у Надюхи. Ну, и ладно. Она, эта полировка, и на этой не долго задержалась. Как только полезли у Аленки зубки, так они свои метины оставили и на спинке, и на перилках, все что успешно можно было облизать и погрызть было облизано и погрызено, да еще с песнями на детском языке…
Сестра, это я о нас с тобой, ты поняла?
Лен, ты помнишь, как ты кричала то от стоматита, то еще от чего-то, мама пыталась тебя укачать на руках, а ты все кричишь и кричишь? Нет, конечно, ты не помнишь, ты была так мала, а мне казалось, что ты уже ничего не можешь, как только орать. Ты была сплошным криком, ты была так мала, тебе было так больно и плохо, а я ничем не могла тебе помочь.
Наша комната в коммуналке была разделена на две части: мой закуточек с кроватью и письменным столом и родительская половина, где обитала и ты. Папа всегда что-то мастерил за моим столом, потому что на него было удобно крепить тиски, другой инструмент, да и ты не мешалась. Но вот однажды ты пошла, я ставила тебя и отходила на шаг, а ты тянула свои крохотные ручки и, пытаясь схватиться за мои руки, делала первые шаги, и вот ты уже бегаешь сама. Тебе обязательно надо знать, что же это папа там делает, а тебе не дает потрогать, взять в рот. Ты все время пыталась влезть в его железки, все исследовать. Нам приходилось ставить большой табурет (представляешь, он еще жив и стоит на балконе), чтобы ты не могла пролезть в мужское хозяйство. Как же ты сердилась.
Однажды мы с папой секретничали в моем закутке. Ты находилась в кроватке, нас ты видеть не могла, только слышала. Наш разговор не давал тебе покоя, ты как могла, привлекала к себе внимание. Ты попискивала, потом покрикивала, потом стала скакать в кроватке. Доскакалась, что вылетела оттуда, удачно приземлилась. И тишина. Мы с папой тихонько выглядываем из-за серванта, ты сидишь на полу, ждешь нашей реакции. Мы резко спрятались обратно. Ведь главное в этой ситуации что? – вовремя сделать вид, что ничего не произошло. Вот ты и стала играть дальше как ни в чем не бывало, ты даже и не поняла, наверное, как ты улетела…
Потом, когда мы уже переехали на квартиру, ты как-то раз закрыла меня в общем коридоре. Я так испугалась, что не попаду домой, а ты такая маленькая накрутила там что-то с замком, что и открыть теперь не сможешь, что влезешь куда-нибудь и еще что-нибудь натворишь, что когда ты все-таки мне дверь открыла, я так бушевала, так бушевала, мы так ревели, так ревели (я тебя отлупила, а ты от горя заснула потом).
Как-то вы с мамой гуляли в песочнице, ты засыпала себе глаза песком. Мама мне дала 5 копеек на автобус до аптеки и 20 копеек на капли глазные. А я рохля такая, вместо 5 копеек опустила 20. Народа никого нет, сдачи я не набрала, лекарство не купила. Иду обратно вся в трансе. Прихожу, вас нет! Куда делись? Пришли попозже из больницы, из приемного покоя, довольные, рассказываете, что не стали меня ждать, а пошли к доктору, он там дивные капельки покапал, и песочек весь свернулся как ртуть в шарики, и его легко удалили. Вот где радость была, что я лопухнулась, но меня никто и не ждал, а то все было бы напрасно.
Помнишь, как я приходила за тобой в сад? Заглянешь к вам в группу, поздороваешься, а вы такие маленькие, чудные, кто картавит, кто свистит, кто шепелявит, поздороваетесь, смотрите: не моя ли мама пришла? Однажды пришла за тобой, а ты идти не можешь – ногу подвернула. Она у тебя так распухла, смотреть страшно, а они тебе, эти взрослые, ничем даже не помогли. Что делать? Ведь мы в кино собирались. Сажаю тебя на свой хребет и “везу” тебя до ДК “Вперед”. Посмотрели глупый фильм и таким же образом обратно. Как я тебя уволокла? Я такая маленькая ростом, пухлая как пончик. Откуда силы-то взялись? Я уже тогда болела, правда, Господь дал немножко в детстве пошустрить, это Он потом меня привяжет к Себе крепко-крепко, а пока я была далеко-далеко ото всего, мы с тобой росли некрещеные, толком ничего не знали. Так, кое-что от бабушки, мамы. Пасха, Родительские субботы, Архангела Михаила, Казанскую Богородицу, Людмилу, Веру, надежду, Любовь и Софию, Николая Чудотворца. Поверхностно, только по именам, но все же что-то, капельку…
Ты вообще такая шустрая по сравнению со мной неповоротливой, ленивой на ходьбу была (и есть), разговорчивая. Тебе дозволялось больше, чем мне в том же возрасте. С папой у вас такие отношения были, как будто он ребенок, а ты взрослая. Однажды вы собирались куда-то, стоишь ты в коридоре в шубе вся надутая, сердитая на всех. Папа тебя спрашивает: “Ну что, Лен, ты готова?”, а ты ему: “Ты что, не видишь что ли?”. Он смеется: “Нет, не вижу”. – “Так одень очки и посмотри”. Это было что-то.
Многое, конечно, стерлось из памяти. Жаль, конечно. Правда, ты приходишь иногда и говоришь: “А помнишь…”, и следует затейливый рассказ из нашего детства, вернее, из твоего, а из моей уже юности. Но я не помню, ветер гулял в голове, вот я и не запомнила. То ты рассказываешь, что научилась вязать, глядя, как я это делаю. А я не помню, чтобы я сидела вязала, а рядом была ты. Что когда я делала уроки, ты тоже сидела рядом и тихо наблюдала. “Лен, да не помню я, чтобы ты лезла ко мне” - “Ты была такая строгая, что я и не лезла, а сидела молча, чтоб не загнали в другое место”.
Любимым твоим занятием было смотреть в окно. Стали мы с мамой замечать, что-то занавески так отвисли (леска, на которой они висят), что аж по полу болтаются. Все никак не могли понять, что происходит. Один раз я тебя застукала: стоишь ты у окна, опершись на подоконник, в окне у тебя один только нос торчит, это так маскировалась, чтоб с улицы не было видно, а руки твои закутаны в занавески. Ну как им не отвиснуть, как?..
Время шло, я училась, болезнь дала о себе знать с новой силой, да с такой, что о-ей-ей! Чтобы попасть к бабке, крестилась. Не помогло. Не туда я пошла после крестин, не туда. Но Господь все ближе и ближе Сам притягивал меня к Себе. После занятий в институте бегала в Храм Всех Святых, что на “Соколе”, поставить свечу Целителю Понтелеимону. А потом в этом Храме я крестила тебя. Народу было! Мы толком ничего не поняли. Опять все как-то мимоходом получилось, в дань моде. Господь терпел…
Шли годы, ты стала совсем взрослой, вышла замуж, родился наш Ванюшка. Я тем временем совсем вся разболелась. Вся одряхлела, опустилась до того, что перестала умываться, причесываться, вообще языком ворочать не охота было. Однажды ты пришла, дала пинка под зад, что называется, привела в чувства. Хоть что-то сдвинулось с места. А когда ты только ждала малыша-голыша и жила у мужа, а мама была у отца в реанимации (ему делали операцию на сердце), ты каждый день в обед бегала к нам домой, чтобы накормить меня, умыть, переодеть, вынести горшок, да и на вечер еще что-нибудь сварганить, потому что я не ходила, в квартире была одна-оденешенька, не считая черного кота, который развлекал меня, не давая сидеть просто так. Все что-нибудь придумает, чтоб я хоть как-то шевелилась. Я все удивлялась – это же кот, глупое животное? Ничего подобного, все они понимают, все разумеют, только не говорят!..
Собрались мы ехать в больницу, доктор обещал сделать операцию на тазобедренном суставе. Одна нога у меня вообще не работала, ходила я боком, если это можно было назвать ходьбой: я отволакивала в сторону больную ногу (потому что от пола я ее без крика оторвать не могла), и дрожа, то пятку, то мысок, придвигала здоровую. Танец хромых! Вид еще тот со стороны! Доктор, когда увидел меня в больнице, как я передвигаюсь, даже в лице переменился, такого он еще не видел. Другой доктор еще больше удивился, когда уже позже после успешной операции, он увидел, как я хожу по лестнице – я спускалась спиной вперед, мне так было просто и удобно, ведь ноги-то прямые, я боялась носом улететь, т. е. я ходила как по стремянке. Так вот, вышли мы все в коридор, а по лестнице идти-то я и не могу. Ногу-то не оторвать от пола. Папа хотел взять на руки меня, но я начала визжать, что он меня уронит, что было сто раз в детстве, еще не хватало сейчас меня укокошить. Мама суетится как курица с яйцом, я уже вся на взводе: ехать надо, меня там доктор ждет, а я, понимаешь, тут стою и не могу элементарно спуститься с лестницы какой-то, Ванюха что-то лепечет (провожать собрался). Картина маслом! Вдруг открывается дверь лифта, выходит Лена. Немой вопрос. Все хором начинают говорить, махать руками. “Короче! Иди сюда!”. Лена хватает меня на руки, одним махом выносит меня из подъезда, легко спустившись по лестнице, вторым махом запихивает меня в машину, третьим хватает Ванюху и машет на прощанье ручкой. Все! Пролетела как ураган, все поставила по своим местам и улетела! Потом она со смехом рассказывала, как долго стояла у все того же окна, чтобы помахать нам ручкой. Но что-то долго никого не было, да и Ваня куда-то запропастился. “Что-то тут не то”. Она вышла в коридор, слышит – внизу какие-то вопли. Вызывает лифт, спускается, а там мы – ни мычим, ни телимся. У всех истерика, только она: “Чего тут думать-то?!”. Раз, и уволокла меня туда, куда надо…
Но волок меня (и тебя) и Господь. Однажды осенило, что нужно причаститься. Спасибо, добрые люди подсказали. Пришел домой священник, побеседовал, объяснил для начала кое-что, поисповедывал, причастил. Дал умные книжки почитать. Так потихоньку я стала вникать в Церковь, вливаться в нее потихоньку. Не все гладко получалось. Но с кем не бывает, всем известны перегибы новоначальных со своими родными и близкими, если те далеки от Церкви. Ну как тут понять, что путь у каждого свой. Вот и мы то ссорились, то мирились на этой почве, но потихоньку с разным ускорением двигались к Богу.
Однажды батюшка принес кассеты с проповедями: их нужно было сначала переписать от руки, а потом, по возможности, перепечатать. И вот я целыми днями сидела в наушниках с умным видом писала, писала. А потом как дятел долбила на механической пишущей машинке, Алена все хихикала надо мной. А потом и сама включилась в работу, стала помогать печатать. Так и работали, я слова материализовывала, а она мои каракули приводила в наглядный вид печатных букв. В довершение, она все листочки аккуратно сложила, переплела, придала, так сказать, солидный вид всем этим трудам…
Потом мы с Ваней стали ходить в храм. Лена и сама его иногда приводила на причастие. Так постепенно и она стала приобщаться к храму. Пусть она не бывает на службе, но она дежурит в храме, сторожит. Она периодически ремонтирует старые книги служебные, ремонтирует и новые, которые, к сожалению, пришли в негодность. У нее свой путь, особенный. Пытаюсь ее не подгонять, хотя иногда и занудствую. Но она, в отличие от наших родителей, сразу окрестила детей. И если Ванюша стал ходить в храм со мной, то Юлю опекает сама Лена, без напоминаний. Только подойдет, спросит: “Надь, ты мне скажи, когда служба (если среди недели)?”, а в воскресенье само собой… Каждому овощу свое время. Вот она и растет, набирается знаний понемножку. И дай ей, Бог…
Вот, Ален, видишь как получается: то я тебя на закорках таскала, то ты меня, но ты была маленькой, а я-то лбище здоровая! Но, правда, ты и сама сейчас уже не тот кулек, которым тебя принесли из роддома, как новогодний подарок через шесть лет после просьбы. Это я из пончика превратилась в сушеную лепешку, стала как чайная ложка, не то что столовая!
Я иногда думаю, как твоим детям, в какой-то степени не повезло: им, как только они научились ходить и хоть что-то кумекать своим детским разумом, приходится что-то приносить, подавать, снимать-одевать на больную тетку свою. Правда, они всегда так ласково и с радостью это делают, у них такое счастье в глазах. Может именно так и мы должны поступать друг с другом? Ведь Господь именно об этом говорил: Будьте как дети. Вот как надо – не задумываясь, ты еще не попросил, а этот человечек, еще не умеющий и говорить-то, а уже понимает, что этот может сам, а этот не может – надо ему халатик принести, помочь носочки снять. Помню, я, когда уже научилась ходить без костылей, собралась прогуляться с мамой. Мы оделись, стоим в коридоре, что-то обсуждая перед выходом, вдруг Ваня объявился с двумя костылями. “Ваня, ты что?!” - “Гулять!”…
И если, когда Ваня был маленький, я могла только пять секунд его на руках загипсованных подержать, то благодаря Богу, Юлю я все крестины смогла удержать на своих веточках. Так вот мы и живем: то я вас на руках ношу, то вы меня. Спасибо вам большое! Так и будем, как ниточка-иголочка: куда вы, туда и я, где я, там и вы. Спасибо Тебе, Господи за такой долгожданный подарок! Ведь не было бы сестренки Аленки, и не было бы ни Ванюшки, ни Юлюшки. Нет у меня детей? Есть! Это вы, моя радость, моя грусть, моя любовь и забота! Как же я без вас, куда же я без вас?
Когда с человеком что-то происходит неожиданное, ему всегда кажется, что беда произошла только с ним одним. Что никому кроме него не больно, никто не страдает так, как он. Такое создается ощущение, что человек живет в замкнутом мире. А где же, позвольте узнать, все остальные? Родные, близкие, любимые, сослуживцы? Они-то куда деваются? Да никуда. Они всегда рядом, вопрос только в том – насколько рядом. Иногда бывает так, что люди, живущие в одной квартире, находятся дальше друг от друга, чем те, которые на большом расстоянии.
В пылу боли, страдания мы забываем, что с нами страдают наши мамы, папы, братья, сестры. В общем, те люди, ближе которых никого нет. Они видят нас каждый день, видят нашу боль и всеми силами пытаются нас утешить, облегчить груз нашего несчастья.
Так случилось в жизни, что я сильно заболела еще в детстве. Груз мой сначала несли родители вдвоем, потом в большей степени мама, потом мама поделилась с сестренкой, которая теперь его подталкивает, а в хвостике плетется папа, на некоторое время отстранившийся от всего.
Вы спросите: к чему все это? Да к тому, что, пройдя огромный путь боли, сроднившись с ней, понимаешь, что это Господь ведет тебя к Себе. Одного или в компании. Ведь у всех-то пути разные. Кто-то болеет, и через болезнь карабкается в Царствие Небесное, если, конечно, смиренно терпит всё. А кто-то карабкается ввысь, помогая скорбящим, сам очищается через очищение другого. В то же время понимаешь, что ты живешь не один, Господь тебя любит, ты живешь с людьми, которых надо бы все-таки когда-нибудь и поблагодарить.
Иногда нет сил сказать человеку прямо, что ты его любишь, к языку как будто кирпич привязан. Ты мычишь, что-то лепечешь, пытаешься в ответ сделать тоже что-нибудь доброе. Но сказать – нет! Мне хотелось бы не просто сказать сестре, что я ее люблю и чтобы она меня простила за все мои выкрутасы по нашей общей жизни, но и рассказать вам о человечке, который терпит меня уже почти 30 лет. Терпит мою болезнь, слезы, но все по порядку…
Жили-были Руслан и Людмила. Родилась у них девочка Надя. Ма-а-аленькая такая, со столовую ложку, как многие говорили. Постепенно столовая ложка подрастала, набирала вес и превратилась в этакую пумпушечку с толстыми щеками. Когда пумпушечке было три года, она уселась на пол и заявила: “Давайте сестренку Аленку!”. Но, как говорят, обещанного три года ждут, ждать пришлось аж шесть лет.
В один прекрасный зимний день перед Рождеством на Надину кровать положили маленький сверток, побольше того, что представляла она сама когда-то. Развернули, а там оказалось живое существо, сморщенное все какое-то, красное, пускающее огромный пузырь. Надя решила тот пузырь потрогать. Только она протянула свой пальчик к лицу малышки, как услышала: “Ты куда грязными руками?!”. Это пришла медсестра из больницы, мама девчонки, с которой Надя когда-то ходила в детский сад. У-у, вредина. А сверток оказался сестренкой Аленкой, как заказывала.
Потом были пеленки, распашонки, подгузники, которые Надя пыталась помочь как-то, по мере своих детских сил, привести в порядок, чтобы помочь маме. Здорово было что-то напевать, чтобы сестренка Аленка уснула в своей красивой полированной кроватке. Да, не такая была кроватка у Надюхи. Ну, и ладно. Она, эта полировка, и на этой не долго задержалась. Как только полезли у Аленки зубки, так они свои метины оставили и на спинке, и на перилках, все что успешно можно было облизать и погрызть было облизано и погрызено, да еще с песнями на детском языке…
Сестра, это я о нас с тобой, ты поняла?
Лен, ты помнишь, как ты кричала то от стоматита, то еще от чего-то, мама пыталась тебя укачать на руках, а ты все кричишь и кричишь? Нет, конечно, ты не помнишь, ты была так мала, а мне казалось, что ты уже ничего не можешь, как только орать. Ты была сплошным криком, ты была так мала, тебе было так больно и плохо, а я ничем не могла тебе помочь.
Наша комната в коммуналке была разделена на две части: мой закуточек с кроватью и письменным столом и родительская половина, где обитала и ты. Папа всегда что-то мастерил за моим столом, потому что на него было удобно крепить тиски, другой инструмент, да и ты не мешалась. Но вот однажды ты пошла, я ставила тебя и отходила на шаг, а ты тянула свои крохотные ручки и, пытаясь схватиться за мои руки, делала первые шаги, и вот ты уже бегаешь сама. Тебе обязательно надо знать, что же это папа там делает, а тебе не дает потрогать, взять в рот. Ты все время пыталась влезть в его железки, все исследовать. Нам приходилось ставить большой табурет (представляешь, он еще жив и стоит на балконе), чтобы ты не могла пролезть в мужское хозяйство. Как же ты сердилась.
Однажды мы с папой секретничали в моем закутке. Ты находилась в кроватке, нас ты видеть не могла, только слышала. Наш разговор не давал тебе покоя, ты как могла, привлекала к себе внимание. Ты попискивала, потом покрикивала, потом стала скакать в кроватке. Доскакалась, что вылетела оттуда, удачно приземлилась. И тишина. Мы с папой тихонько выглядываем из-за серванта, ты сидишь на полу, ждешь нашей реакции. Мы резко спрятались обратно. Ведь главное в этой ситуации что? – вовремя сделать вид, что ничего не произошло. Вот ты и стала играть дальше как ни в чем не бывало, ты даже и не поняла, наверное, как ты улетела…
Потом, когда мы уже переехали на квартиру, ты как-то раз закрыла меня в общем коридоре. Я так испугалась, что не попаду домой, а ты такая маленькая накрутила там что-то с замком, что и открыть теперь не сможешь, что влезешь куда-нибудь и еще что-нибудь натворишь, что когда ты все-таки мне дверь открыла, я так бушевала, так бушевала, мы так ревели, так ревели (я тебя отлупила, а ты от горя заснула потом).
Как-то вы с мамой гуляли в песочнице, ты засыпала себе глаза песком. Мама мне дала 5 копеек на автобус до аптеки и 20 копеек на капли глазные. А я рохля такая, вместо 5 копеек опустила 20. Народа никого нет, сдачи я не набрала, лекарство не купила. Иду обратно вся в трансе. Прихожу, вас нет! Куда делись? Пришли попозже из больницы, из приемного покоя, довольные, рассказываете, что не стали меня ждать, а пошли к доктору, он там дивные капельки покапал, и песочек весь свернулся как ртуть в шарики, и его легко удалили. Вот где радость была, что я лопухнулась, но меня никто и не ждал, а то все было бы напрасно.
Помнишь, как я приходила за тобой в сад? Заглянешь к вам в группу, поздороваешься, а вы такие маленькие, чудные, кто картавит, кто свистит, кто шепелявит, поздороваетесь, смотрите: не моя ли мама пришла? Однажды пришла за тобой, а ты идти не можешь – ногу подвернула. Она у тебя так распухла, смотреть страшно, а они тебе, эти взрослые, ничем даже не помогли. Что делать? Ведь мы в кино собирались. Сажаю тебя на свой хребет и “везу” тебя до ДК “Вперед”. Посмотрели глупый фильм и таким же образом обратно. Как я тебя уволокла? Я такая маленькая ростом, пухлая как пончик. Откуда силы-то взялись? Я уже тогда болела, правда, Господь дал немножко в детстве пошустрить, это Он потом меня привяжет к Себе крепко-крепко, а пока я была далеко-далеко ото всего, мы с тобой росли некрещеные, толком ничего не знали. Так, кое-что от бабушки, мамы. Пасха, Родительские субботы, Архангела Михаила, Казанскую Богородицу, Людмилу, Веру, надежду, Любовь и Софию, Николая Чудотворца. Поверхностно, только по именам, но все же что-то, капельку…
Ты вообще такая шустрая по сравнению со мной неповоротливой, ленивой на ходьбу была (и есть), разговорчивая. Тебе дозволялось больше, чем мне в том же возрасте. С папой у вас такие отношения были, как будто он ребенок, а ты взрослая. Однажды вы собирались куда-то, стоишь ты в коридоре в шубе вся надутая, сердитая на всех. Папа тебя спрашивает: “Ну что, Лен, ты готова?”, а ты ему: “Ты что, не видишь что ли?”. Он смеется: “Нет, не вижу”. – “Так одень очки и посмотри”. Это было что-то.
Многое, конечно, стерлось из памяти. Жаль, конечно. Правда, ты приходишь иногда и говоришь: “А помнишь…”, и следует затейливый рассказ из нашего детства, вернее, из твоего, а из моей уже юности. Но я не помню, ветер гулял в голове, вот я и не запомнила. То ты рассказываешь, что научилась вязать, глядя, как я это делаю. А я не помню, чтобы я сидела вязала, а рядом была ты. Что когда я делала уроки, ты тоже сидела рядом и тихо наблюдала. “Лен, да не помню я, чтобы ты лезла ко мне” - “Ты была такая строгая, что я и не лезла, а сидела молча, чтоб не загнали в другое место”.
Любимым твоим занятием было смотреть в окно. Стали мы с мамой замечать, что-то занавески так отвисли (леска, на которой они висят), что аж по полу болтаются. Все никак не могли понять, что происходит. Один раз я тебя застукала: стоишь ты у окна, опершись на подоконник, в окне у тебя один только нос торчит, это так маскировалась, чтоб с улицы не было видно, а руки твои закутаны в занавески. Ну как им не отвиснуть, как?..
Время шло, я училась, болезнь дала о себе знать с новой силой, да с такой, что о-ей-ей! Чтобы попасть к бабке, крестилась. Не помогло. Не туда я пошла после крестин, не туда. Но Господь все ближе и ближе Сам притягивал меня к Себе. После занятий в институте бегала в Храм Всех Святых, что на “Соколе”, поставить свечу Целителю Понтелеимону. А потом в этом Храме я крестила тебя. Народу было! Мы толком ничего не поняли. Опять все как-то мимоходом получилось, в дань моде. Господь терпел…
Шли годы, ты стала совсем взрослой, вышла замуж, родился наш Ванюшка. Я тем временем совсем вся разболелась. Вся одряхлела, опустилась до того, что перестала умываться, причесываться, вообще языком ворочать не охота было. Однажды ты пришла, дала пинка под зад, что называется, привела в чувства. Хоть что-то сдвинулось с места. А когда ты только ждала малыша-голыша и жила у мужа, а мама была у отца в реанимации (ему делали операцию на сердце), ты каждый день в обед бегала к нам домой, чтобы накормить меня, умыть, переодеть, вынести горшок, да и на вечер еще что-нибудь сварганить, потому что я не ходила, в квартире была одна-оденешенька, не считая черного кота, который развлекал меня, не давая сидеть просто так. Все что-нибудь придумает, чтоб я хоть как-то шевелилась. Я все удивлялась – это же кот, глупое животное? Ничего подобного, все они понимают, все разумеют, только не говорят!..
Собрались мы ехать в больницу, доктор обещал сделать операцию на тазобедренном суставе. Одна нога у меня вообще не работала, ходила я боком, если это можно было назвать ходьбой: я отволакивала в сторону больную ногу (потому что от пола я ее без крика оторвать не могла), и дрожа, то пятку, то мысок, придвигала здоровую. Танец хромых! Вид еще тот со стороны! Доктор, когда увидел меня в больнице, как я передвигаюсь, даже в лице переменился, такого он еще не видел. Другой доктор еще больше удивился, когда уже позже после успешной операции, он увидел, как я хожу по лестнице – я спускалась спиной вперед, мне так было просто и удобно, ведь ноги-то прямые, я боялась носом улететь, т. е. я ходила как по стремянке. Так вот, вышли мы все в коридор, а по лестнице идти-то я и не могу. Ногу-то не оторвать от пола. Папа хотел взять на руки меня, но я начала визжать, что он меня уронит, что было сто раз в детстве, еще не хватало сейчас меня укокошить. Мама суетится как курица с яйцом, я уже вся на взводе: ехать надо, меня там доктор ждет, а я, понимаешь, тут стою и не могу элементарно спуститься с лестницы какой-то, Ванюха что-то лепечет (провожать собрался). Картина маслом! Вдруг открывается дверь лифта, выходит Лена. Немой вопрос. Все хором начинают говорить, махать руками. “Короче! Иди сюда!”. Лена хватает меня на руки, одним махом выносит меня из подъезда, легко спустившись по лестнице, вторым махом запихивает меня в машину, третьим хватает Ванюху и машет на прощанье ручкой. Все! Пролетела как ураган, все поставила по своим местам и улетела! Потом она со смехом рассказывала, как долго стояла у все того же окна, чтобы помахать нам ручкой. Но что-то долго никого не было, да и Ваня куда-то запропастился. “Что-то тут не то”. Она вышла в коридор, слышит – внизу какие-то вопли. Вызывает лифт, спускается, а там мы – ни мычим, ни телимся. У всех истерика, только она: “Чего тут думать-то?!”. Раз, и уволокла меня туда, куда надо…
Но волок меня (и тебя) и Господь. Однажды осенило, что нужно причаститься. Спасибо, добрые люди подсказали. Пришел домой священник, побеседовал, объяснил для начала кое-что, поисповедывал, причастил. Дал умные книжки почитать. Так потихоньку я стала вникать в Церковь, вливаться в нее потихоньку. Не все гладко получалось. Но с кем не бывает, всем известны перегибы новоначальных со своими родными и близкими, если те далеки от Церкви. Ну как тут понять, что путь у каждого свой. Вот и мы то ссорились, то мирились на этой почве, но потихоньку с разным ускорением двигались к Богу.
Однажды батюшка принес кассеты с проповедями: их нужно было сначала переписать от руки, а потом, по возможности, перепечатать. И вот я целыми днями сидела в наушниках с умным видом писала, писала. А потом как дятел долбила на механической пишущей машинке, Алена все хихикала надо мной. А потом и сама включилась в работу, стала помогать печатать. Так и работали, я слова материализовывала, а она мои каракули приводила в наглядный вид печатных букв. В довершение, она все листочки аккуратно сложила, переплела, придала, так сказать, солидный вид всем этим трудам…
Потом мы с Ваней стали ходить в храм. Лена и сама его иногда приводила на причастие. Так постепенно и она стала приобщаться к храму. Пусть она не бывает на службе, но она дежурит в храме, сторожит. Она периодически ремонтирует старые книги служебные, ремонтирует и новые, которые, к сожалению, пришли в негодность. У нее свой путь, особенный. Пытаюсь ее не подгонять, хотя иногда и занудствую. Но она, в отличие от наших родителей, сразу окрестила детей. И если Ванюша стал ходить в храм со мной, то Юлю опекает сама Лена, без напоминаний. Только подойдет, спросит: “Надь, ты мне скажи, когда служба (если среди недели)?”, а в воскресенье само собой… Каждому овощу свое время. Вот она и растет, набирается знаний понемножку. И дай ей, Бог…
Вот, Ален, видишь как получается: то я тебя на закорках таскала, то ты меня, но ты была маленькой, а я-то лбище здоровая! Но, правда, ты и сама сейчас уже не тот кулек, которым тебя принесли из роддома, как новогодний подарок через шесть лет после просьбы. Это я из пончика превратилась в сушеную лепешку, стала как чайная ложка, не то что столовая!
Я иногда думаю, как твоим детям, в какой-то степени не повезло: им, как только они научились ходить и хоть что-то кумекать своим детским разумом, приходится что-то приносить, подавать, снимать-одевать на больную тетку свою. Правда, они всегда так ласково и с радостью это делают, у них такое счастье в глазах. Может именно так и мы должны поступать друг с другом? Ведь Господь именно об этом говорил: Будьте как дети. Вот как надо – не задумываясь, ты еще не попросил, а этот человечек, еще не умеющий и говорить-то, а уже понимает, что этот может сам, а этот не может – надо ему халатик принести, помочь носочки снять. Помню, я, когда уже научилась ходить без костылей, собралась прогуляться с мамой. Мы оделись, стоим в коридоре, что-то обсуждая перед выходом, вдруг Ваня объявился с двумя костылями. “Ваня, ты что?!” - “Гулять!”…
И если, когда Ваня был маленький, я могла только пять секунд его на руках загипсованных подержать, то благодаря Богу, Юлю я все крестины смогла удержать на своих веточках. Так вот мы и живем: то я вас на руках ношу, то вы меня. Спасибо вам большое! Так и будем, как ниточка-иголочка: куда вы, туда и я, где я, там и вы. Спасибо Тебе, Господи за такой долгожданный подарок! Ведь не было бы сестренки Аленки, и не было бы ни Ванюшки, ни Юлюшки. Нет у меня детей? Есть! Это вы, моя радость, моя грусть, моя любовь и забота! Как же я без вас, куда же я без вас?
Комментариев нет:
Отправить комментарий