Недолго пришлось праздновать выпускникам 41-го года окончание школы. После выпускного бала многие собирались сдавать экзамен не на школьные знания, чтобы поступить в тот или иной институт, а экзамен, показывающий, кто что стоит в этой жизни. Не в течение всей жизни, как обычно это происходит в мирных условиях, а сейчас, сиюминутно. Экзаменатором стала война.
Многие мечты рухнули, не навсегда, на ближайшее время, потому что верили – враг не пройдет. Он не должен пройти.
В военкомате Николаю и Павлу вручили повестки, дали время на сборы, попрощаться с родными и близкими. Многие ребята-выпускники из их деревни уходили на фронт. Но не только они покидали родимый дом: все кто мог держать винтовку в руках, кто подходил по возрасту, - все шли на борьбу с фашистами. Казалось, радость враз покинула почти все дома родной деревни. Везде была видна суета сборов. Зоя подвывала:
-Ты моя кровиночка, на кого ты меня оставляешь. Остаюсь я здесь одна-а-а…
-Мам, ты не одна. С тобой отец; в конце концов, у тебя подруги есть, что ты, в самом деле!
-Что подруги, что подруги? Ты посмотри на этих блаженных, у всех вроде как горе, а эти ходят, нос задравши.
-Не нос задравши, а просто что-то их греет, что мы не знаем. По-другому они смотрят на мир, по-другому. Понимаешь?
-Ты это о чем? И ты туда же?!
-Опять ты, мам! Уж хоть сейчас не заводись, пусть живут как живут, они ведь тебя не трогают, наоборот, всегда помогали тебе, утешали как могли, да и вообще…
-“Утешали”. Скажешь тоже. Это они завидовали мне, что хоть какой-никакой, но муж при мне, а они-то вон, негрустные, где их мужья-то?
-Ну ты даешь, мам.
-Ладно, не перечь матери-то. Прощаемся ведь, кто знает, на сколько-о-о…- Зоя опять начинала реветь, чем совсем выводила бедного Колю из себя. Он видел, как искренне тетя Поля и тетя Фрося любили мать и его, да отца-горемыку тоже. Они как никто другой могли понять ее, и именно им было труднее в этой жизни, но они терпеливо несли свой крест. “Свой крест, что это, как его несут?” - грустил о словах матери Николай, когда оставался наедине.
Вечером перед отъездом друзья собрались у Павла дома, посидели, почаевничали, погрустили немного, что расстаются, что мечты откладываются в дальний угол, что родителей жалко, но не могли они все время грустить: молодость берет свое. Сидели вспоминали, как в детстве шалили, какие случаи затейливые с каждым из них происходили, то и вместе попадали в переделки. Рядом сидели их матери и тоже о чем-то тихо разговаривали, но больше утирали слезы. У Полины Анфиса хоть и оставалась дома, но доченька ее провожала мужа Павла на фронт. Анфиса как-то сразу повзрослела, посерьезнела. Но сейчас с мальчишками была прежней Анфиской.
Наутро всей деревней провожали новобранцев на фронт. Кто в какие войска попал. Николай направлялся в танковую школу, Павел в артиллерию. Им сначала предстояло поучиться военному делу, каждому по своей, так сказать, специальности, а уж затем предстояли настоящие дела. Распростились друзья на одной из узловых станций, и далее пути их разошлись…
Прошел не один год страшной войны. Юные выпускники школ превратились в серьезных молодых людей, мудрых не по годам. Много им пришлось увидеть на своем недлинном веку: и отступление наших войск в начале войны, и голод, и холод, и нехватку снарядов. Но в какой-то момент отпустило по всем статьям. Армия пошла в наступление, какая-то радость, теплота появилась в глазах и военных и простого люда. Шепотом обсуждали разрешение Сталина на открытие храмов. Воины, годившиеся в отцы Павлу и Николаю рассказывали всякие случаи о чудесных исцелениях, которые поведали им в свое время их родители или деды с бабками, а то и соседи по деревне. Как-то проще стало, легче морально. Многие понимающе предполагали: “Это нам испытание, Господь испытывает на что мы еще годны. Согрешили, вот и результат”.
И трудился народ из последних сил, но трудился. Кто растил хлеб, кто снаряды точил, а кто-то их посылал по нужному адресу. Так Павел за все время войны своим ратным трудом достиг командирского звания – командовал артиллерийским орудием, и много на его счету было побед. Были, конечно, и неудачи, но это поначалу, а затем… Затем помогала молитва его, молитва матери, молитва жены, духовного отца. Николай командовал боевой машиной – танком. Сначала было жутко сидеть в такой махине: все давило, казалось тесным, ну как уместиться четверым? Ничего, все утряслось. И махина уже перестала быть махиной, а стала чуть ли не домом родным, да и команда попалась подстать: в меру серьезные, в меру веселые, в меру разговорчивые, в меру молчаливые. Все так притерлись друг к другу, что понимали с полуслова, что нужно делать.
На дорогах войны командиры периодически теряли друзей из своих команд, но Господь миловал, и замены были достойные, мужчины не ссорились из-за ерунды, работали как единый отлаженный механизм. Но на все воля Божия. Однажды Павел был сильно ранен. Привезли его в госпиталь, врачи суетились около него, но все понимали, что сделать уже ничего нельзя: операция только продлит агонию. Побледневший, обессилевший Павел, горячими губами, охрипшим голосом попросил всех уйти, кроме главного хирурга Виктора Михайловича. Все ушли, и молодой человек произнес:
-Я не знаю, как вы отнесетесь к тому, о чем я сейчас попрошу вас, но выполните, пожалуйста, мою просьбу независимо от ваших воззрений и не докладывайте, куда там вам положено. Я прошу вас…
-Я постараюсь вас понять и сделать все, что в моих силах.
-Здесь, конечно, нет священников, поэтому то, что я вам скажу, запишите, а потом, по возможности, передайте священнику, а уж он там решит – правы мы были с вами или нет, примет Господь мою исповедь или нет. Записывайте.
Доктор взял бумагу и карандаш и стал записывать слова Павла. Он был как машина, то есть никак не вдумывался, что ему говорил юноша, просто писал и писал. Он вздрогнул, когда Павел вдруг замолчал. Виктор Михайлович наклонился над ним, глаза у Павла были закрыты от боли и усталости, на лице выступил горячечный пот.
-Доктор, я настаиваю на своей просьбе.
-Я постараюсь, - доктор протянул Павлу руку и в ответ почувствовал пожатие уверенной, но ослабевшей руки, а затем она безвольно упала. Хирург непроизвольно перекрестился. “Что это со мной?”. И вдруг нахлынули воспоминания детства: Рождество, елка, нянюшка ведет его и младшую сестренку на утреннюю службу Собор Богородицы. На ночную-то службу родители ходили одни, малышей за малолетством не взяли. Но так было здорово, необычайная радость, подарки, все смеются. “Когда же это было? Я и забыть, к сожалению, все успел, а этот юноша как будто отрезвил меня. Значит, нужен я Богу, хоть и забывший Его, но нужен, ведь что-то вспомнил. Да и всеми успехами кому я обязан, если вдуматься? Только Ему, только Ему!”. Врач решительно встал, накрыл тело Павла простыней, сложил листки с исповедью и убрал подальше от глаз людских, он уже знал, как поступит дальше.
После тяжелых боев наступила передышка, врага отогнали прилично. Госпиталь вместе с подопечными войсками передвинулся в сторону западных границ, разместился в одной из освобожденных деревушек. Именно в ней и выполнил последнюю просьбу Павла доктор Виктор Михайлович, потому что именно здесь была действующаяцерквушка. Был в ней священник, шли службы, теплились лампады, горели свечки. В один из дней, после тяжелых операций, доктор пришел в дом к священнику. Тот как будто ждал его, встал навстречу, пригласил сесть, и пошла беседа. Тихая спокойная. О многом из своих судеб вспомнили в этот вечер доктор и священник. Но главное было то, что взяв письмо Павла, священник пригласил врача в храм. В полной тишине они зажгли лампады, свечи. Батюшка облачился, прочитал положенные молитвы перед исповедью, прочитал Павловы слова, записанные доктором, произнес разрешительную молитву на отпущение грехов, отпел погибшего воина. Виктор Михайлович стоял в храме, но ощущал себя где-то в другом месте, так было легко и просто. А после всего мужчины сели за стол и вместе написали письмо двум женщинам: матери Павла Евфросинье и жене Анфисе.
А Евфросинья и не ждала такой вести. Она материнским чутьем поняла, что Павла не стало. Когда еще пришла похоронка, но она знала, что погас ее огонечек. Поплакали вместе с Анфисой, помолились за упокой души Павла, и жили дальше, понимая, что не просто так все в жизни. А уж сколько было радости от письма священника и доктора, что все прошло правильно.
Самое удивительное, но и Николай уж каким-то там чутьем, но тоже понял, что с Павлом что-то неладное. Они все время до того переписывались. Письма, конечно, шли нерегулярно, но все же связь какая никакая, но была между друзьями. Весточки и раньше задерживались, но в очередной раз это было как-то мучительно больно сердцу. И так мучила и тревожила тоска Николдая, что казалось, что и с ним произойдет беда. Он всячески гнал от себя эти черные мысли, но боль не уходила. И беда пришла:: в одном из решительных боев Красной Армии много было подбито советских танков, в том числе зацепило и танк Николая. Машина горела, открыть раскаленные люки было практически невозможно, но раненый Николай с уцелевшим Василием все же попытались открыть нижний лаз, открыли с трудом и старались успеть вытащить тяжелораненых Федора и Сергея, чтобы не сгореть и не задохнуться от дыма. Василий пытался оттащить друзей по одному на закрытую местность (но где ее найти в сплошном огне боя?), пока не подоспела медицина. Ему было тяжело, раненый Николай уже тоже много потерял сил и был не помощник другу. Пока Василий полз туда, пока обратно, бой затих, враг стал отступать.
Ночь стала опускаться на израненную землю. Николай привалился к соседнему подбитому негоревшему танку, дожидаясь Василия. То ли он задремал, то ли потерял сознание, но увидел он странное видение: стоят на поле брани танки и русские и немецкие, а по полю ходят женщины с факелами, как будто своих раненых выискивают. “Как в кино “Александр Невский”, - подумалось Николаю. - О чем это я? Ну да, там женщины после побоища ходили своих мужиков искали. Но сейчас не кино, кто ж там ходит, да еще с факелами, где они их взяли-то?”. А женщины бродили от одного солдата к другому. Николай увидел, что и к нему идет женщина. Без факела она сама сияла необычайным светом, глаза такие добрые-добрые, печальные. “Где я видел эту Доброту?” – зашлось сердце у Николая. Он пытался что-то сказать, но только шевелил губами, женщина тоже что-то шептала, но было не разобрать. В руках ее был деревянный крест, перевязанный бечевой. Николай отчетливо видел, как растрепалась она на перекрытиях, и там торчали волоконца, дрожащие на ветру. Женщина перекрестил Николая, и все вдруг исчезло.
Очнулся Николай в госпитале, операцию ему уже сделали, доктора обещали быструю поправку Николаю и его друзьям. Они тоже были прооперированы: Василий постарался на славу, если бы не его помощь, кто знает… Несмотря на наркоз и все прелести послеоперационные, Николай помнил, что видел женщину, но не мог понять, почему так знакомо ее лицо. Медленно, но верно, мысль вышла на правильное русло. “Это ж когда Анфиса и Павел венчались, тетя Поля дочку свою благословляла иконой Казанской Божьей Матери. Такая красота, чудо, а не икона. Анфиса потом рассказывала, что мать вытащила ее из старого сундука, где прятала много лет. Так вот Кто это был – Богородица! Вот Кто помогал Василию нас вытаскивать с поля боя, да и бой как-то стремительно закруглился!”
-Ну что, Николай, как твои дела? – Николай вздрогнул, услышав знакомый до боли голос.
-Тетя Поля! – голос его задрожал. – Вы-то здесь как, а я только вспоминал вас.
-Да, вот, так уж получилось. Тоска меня дома заела, что-то все перевернулось. Сначала сомневалась, а потом подумала, что Анфиса, по-любому, в более надежных руках, чем мои, ну и вот я здесь. А вспоминал-то что?
Николай рассказал о своем то ли сне, то ли видении.
-Это, наверное, тебе знак свыше. А уж какой, это священник-то быстрее разъяснит, только где ж его взять-то здесь. Такое побоище, не уцелело и то, что было. Хотя Господь милостив, может, где и осталась здесь церковка хоть какая. Но тебе ж не горит. Ты выздоравливай, сил набирайся, а уж потом найдешь то, что ищешь.
-Да, вы правы. А как там Анфиса, Павел?
Полина поведала о Павле, и Николаю подумалось: “Я ж все это чувствовал! Господи, это Ты мне говорил! Знаешь, Господи, я многого не знаю, но если дойду до конца войны, то пойду служить Тебе”. Так решил Николай и дал слово. Не потому, что боялся умирать и в попыхах давал обет: лишь бы выжить. Просто он понял что-то в этой жизни, что-то пошло по-другому. Он и матери пытался обиняками написать, поговорить об ЭТОМ. Но она как-то не реагировала, как будто он писал ей совсем о другом.
Полину Николай просил никому ничего не рассказывать, ну, может, лишь Евфросинье, как бы в память о ее сыне, его друге. Ведь, по-хорошему, Павел больше годился для прямого служения Богу, из него бы получился добрый священник, но все они когда-то рассуждали о другом, а о Боге не то, что говорить - и думать боялись, а вот Павел с матерью не побоялись, нашли в себе силы. Николай понимал, что и его Господь к Себе призвал, вот так, несколько окольным путем, но на Руси всегда говорили, что пути Господни неисповедимы.
Шли дни, Николай и его новые друзья быстро шли на поправку. Николай на свой страх и риск рассказал, что он видел. Молодые люди серьезно его выслушали, призадумались. Каждый думал о своем. Кто-то детство вспоминал, как с бабушкой ходил в храм причащаться, родители уже как-то отдалились от храмов, да и закрывать их стали. Кто-то про себя думал: “Слава Богу, и командир прояснился!”. Всякое бывало на дорогах войны!
Закончилась война. Много еще боев было у Николая, много раненых перевязали добрые руки тети Поли, много раненых вытащил с того света и доктор Виктор Михайлович. Все стали возвращаться в родные места, налаживать новую жизнь. Только Николай не стал возвращаться. Пока не стал. На обратном пути домой он зашел в один из храмов в Ленинграде, рассказал настоятелю свою историю и попросил взять его в услужение. Настоятель взял его. Николай учился у него всем премудростям церковным: чтению, пению, разбирался с облачением. В свободные минуты, Николай помогал настоятелю ходить по домам справлять требы тем, кто уже еле двигал ногами в результате страшной блокады, а иногда им же помогал по хозяйству.
Полина вернулась домой. Зое она ничего не говорила, как велел Николай. Только с Евфросиньей поделилась. Николай писал им про себя, они переживали за него, отвечали ему, поддерживали, как могли, потому что видели, что Зоя совсем плохо отзывалась о Николае, о его письмах, которые он пытался ей писать. Они молчали, они верили, что Николай на верном пути, он справится, с Божьей помощью, но справится.
Через несколько лет после окончания войны Николай вернулся в родную деревню, теперь он был отцом Николаем. Он шел по пыльной летней дороге среди зреющих хлебов. Высоко в небе пели жаворонки. Он шел и вдыхал родной запах родной земли. “Вот я и дома! Как-то примут меня здесь?”. Он волновался, и не зря “Все люди как люди, а ты?!” - как обычно шипела Зоя. Она вся надулась, замолчала. Отец Николая был на его стороне, но зная жену промолчал, но крепко пожал сыну руку. Отец Николай зашел к Полине, к ним присоединились Анфиса и Евфросинья. Долго они за ужином разговаривали. О многом переговорили в этот вечер и полночи, общими оказались их заботы и печали. Отец Николай помог женщинам по хозяйству, где были нужны мужские руки, простился ненадолго со всеми и уехал в другую деревню, помогать настоятелю храма, куда ходили Евфросинья с Павлом, а теперь и Анфиса, иногда тетя Поля заходила. Временами в гости к сыну наведывался отец, тайком от Зои привозил гостинчика домашнего
Отец Николай теперь понимал, на какое дело благословляла его Царица Небесная. Он только молился: “Матушка Дево Марие! Ты спасла меня на дорогах страшной войны, укрепи меня и теперь: помоги моей земной матери понять меня, да и себя тоже! Покрой кровом крилу Твоея!”.
Комментариев нет:
Отправить комментарий