ХРАМ ПРЕОБРАЖЕНИЯ ГОСПОДНЯ, ДолгопрудныйГосподи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас грешных!

Храм Преображения Господня, Долгопрудный

воскресенье, 27 апреля 2008 г.

Благотворительность в праздник Пасхи

По благочестивому побуждению древние xpистиане щедро благотворили бедным. Евсевий повествует, как Константин Великий с наступлением утра Пасхи, «по подражанию благодеяниям Спасителя, простирал ко всем гражданам и черни благодетельную десницу и раздавал им всякого рода богатые подарки».
Святитель Григорий Нисский в «Слове на Пасху» так обращается к бедным: «Бедные! Примите с любовью день, питающий вас».
Свидетельство благотворительности древних христиан в праздник Пасхи донынe сохранилось и предписании Православной Церкви раздавать бедным освященную в Пacхy пищу (молеб. на благосл. яиц в Пасху в Тр. Петра Могилы). С полным усердием ранние христиане в праздничные дни делали пожертвования в монастыри, имевшие нужду в помощи. В житии преподобного Герасима повествуется, что жители Иерихона поставили себе законом в каждый воскресный день приносить в его монастырь пищу для братии, вино и вообще все нужное.
В житии преподобного Симеона, Христа ради юродивого, и Иоанна, спостиика его, повествуется, как один из эмесийских граждан во дни Святой Пасхи «направился в пустыню посетить святых отцов, чтобы сподобиться их молитв и благословения. Он обошел отеческие келии с дарами, подавая милостыню из своего имущества».
Скорби и несчастное положение заключенных в темницы много облегчались в праздничные дни горячим участием христиан, которые почитали священным долгом посещать узников, несмотря на то, что во времена гонений это было опасно.
Читаем у Евсевия Памфила: «В день Воскресения Спасителя нашего в Кесарии верная и почтенная дева Феодосия, родом из Тира, еще не имевшая от роду и полных восемнадцати лет, подошла к узникам, сидевшим перед судилищем, с намерением принять участие в их любмудрии и, вероятно, попросить, чтобы, отшедши к Господу, вспомянули и о ней. Воины ее схватили и провели к префекту, человеку неистовому и зверонравному, который подверг Феодосию тяжким и ужаснейшим пыткам, истерзал ее бока и сосцы до самых костей. Она, несмотря на все мучения, стояла весело и со светлым лицом. Потом истязатель приказал бросить Федосию в морские волны». Так дорого иногда стоило христианам участие, принимаемое
в заключенных! Но они не оставляли своего обыкновения.
Григорий Нисский писал о Пасхе своего времени: «Настоящий
день облегчает всякую скорбь, и нет человека печального настолько, чтобы не находить утешения в торжестве праздника. Ныне должнику прощается долг, раб получает свободу».

Как почитали праздники в древности

В праздничные дни христиане первых веков не посещали театров, не участвовали и в других народных увеселениях, потому что одни служили выражением ложных языческих верований, другие были крайне жестоки и безнравственны. Нарушители христианских обычаев подвергались, строгим обличениям пастырей Церкви, обличениям, к которым пастырская ревность иногда присоединяла угрозы строгого наказания.
Святитель Иоанн Златоуст, сильно обличив, по его словам, за посещение театров, произнес, такую угрозу: «Пусть все виновные знают, что если они и после этого нашего увещания будут вести себя так же небрежно, то не потерпим более, но, на основании законов церковных, с великой строгостью научим их не делать таких поступков». А законы церковные предписывали отлучать от приобщения Святых Тайн тех, которые в праздничные дни посещают театры. Впрочем, отцы Церкви заботились даже, чтобы в праздничные дни были совершенно отменены зрелища и другие народные увеселения. Отцы Африканской церкви, бывшие на Поместном Карфагенском Соборе (418 г.), определили просить императора Гонория о воспрещении позорищных игр в день воскресный и в другие праздничные дни. Благочестивые христианские императоры, признававшие важность праздничных дней, исполняли желание пастырей Церкви...

"Из православного календаря "Год души", 1999, 15 апреля

вторник, 22 апреля 2008 г.

Светлая заутреня

В. Никифоров-Волгин

Над землей догорала сегодняшняя литургийная песнь. «Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом».
Вечерняя земля затихала. Дома открывали стеклянные дверцы икон. Я спросил отца:
— Это для чего?
— Это знак того, что на Пасху двери райские отверзаются!
До начала заутрени мы с отцом хотели выспаться, но не могли. Лежали на постели рядом, и он рассказывал, как ему мальчиком пришлось встречать Пасху в Москве.
— Московская Пасха, сынок, могучая! Кто раз повидал ее, тот до гроба поминать будет. Грохнет это в полночь первый удар колокола с Ивана Великого, так словно небо со звездами упадет на землю! А в колоколе-то, сынок, шесть тысяч пудов, и для раскачивания языка требовалось двенадцать человек! Первый удар подгоняли к бою часов на Спасской башне...
Отец приподнимается с постели и говорит о Москве с дрожью в голосе:
— Да... часы на Спасской башне... Пробьют, — и сразу же взвивается к небу ракета... а за ней пальба из старых орудий на Тайницкой башне — сто один выстрел!..
Морем стелется по Москве Иван Великий, а остальные сорок-сороков вторят ему как реки в половодье! Такая, скажу тебе, сила плывет над первопрестольной, что ты словно не ходишь, а на волнах качаешься маленькой щепкой! Могучая ночь, грому Господню подобная! Эй, сынок, не живописать словами пасхальную Москву! Отец умолкает и закрывает глаза.
— Ты засыпаешь?
— Нет. На Москву смотрю.
— А где она у тебя?
— Перед глазами. Как живая...
— Расскажи еще что-нибудь про Пасху!
— Довелось мне встречать также Пасху в одном монастыре. Простотой да свято-лепностью была она еще лучше московской! Один монастырь-то чего стоит! Кругом — лес нехоженый, тропы звериные, а у монастырских стен — речка плещется. В нее таежные деревья глядят, и церковь сбитая из крепких смолистых бревен. К Светлой заутрене собиралось сюда из окрестных деревень великое множество богомольцев. Был здесь редкостный обычай.
После заутрени выходили к речке девушки со свечами, пели «Христос Воскресе», кланялись в пояс речной воде, а потом — прилепляли свечи к деревянному кругляшу и по очереди пускали их по реке. Была примета: если пасхальная свеча не погаснет, то девушка замуж выйдет, а погаснет —горькой вековушкой останется!
Ты вообрази только, какое там было диво! Среди ночи сотня огней плывет по воде, а тут еще колокола трезвонят, и лес шумит!
— Хватит вам, вечать-то, — перебила нас мать, — высыпались бы лучше, а то будете стоять на заутрене соныгами!
Мне было не до сна. Душу охватывало предчувствие чего-то необъяснимо огромного, похожего не то на Москву, не то на сотню свечей, плывущих по лесной реке. Встал с постели, ходил из угла в угол, мешал матери стряпать и поминутно ее спрашивал:
— Скоро ли в церковь?
Не вертись, как косое веретено! — тихо вспылила она. — Ежели не терпится, то ступай, да не балуй там!
До заутрени целых два часа, а церковная ограда уже полна ребятами.
Ночь без единой звезды, без ветра и как бы страшная в своей необычности и огромности. По темной улице плыли куличи в белых платках — только они были видны, а людей как бы и нет.
В полутемной церкви, около Плащаницы стоит очередь охотников почитать Деяния апостолов. Я тоже присоединился. Меня спросили:
— Читать умеешь?
— Умею.
— Ну, так начинай первым!
Я подошел к аналою и стал выводить по складам: «Первое убо слово сотворих о Феофиле», и никак не мог выговорить «Феофил». Растерялся, смущенно опустил голову и перестал читать. Ко мне подошли и сделали замечание:
— Куда ж ты лезешь, когда читать не умеешь?
— Попробовать хотел!..
— Ты лучше куличи пробуй, — и оттеснили меня в сторону.
В церкви не стоял ось. Вышел в ограду и сел на ступеньку храма.
— Где-то сейчас Пасха? — размышлял я. — Витает ли на небе, или ходит за городом, в лесу, по болотным кочкам, сосновым остинкам, подснежникам, вересковыми и можжевельными тропинками, и какой имеет образ? Вспомнился мне чей-то рассказ, что в ночь на Светлое Христово Воскресение спускается с неба на землю лествица, и по ней сходит к нам Господь со святыми апостолами, преподобными, страстотерпицами и мучениками. Господь обходит землю;
благословляет поля, леса, озера, реки, птиц, человека, зверя и все сотворенное святой Его волей, а святые поют «Христос воскресе из мертвых...» Песня святых зернами рассыпается по земле, и от этих зерен зарождаются в лесах тонкие душистые ландыши...
Время близилось к полночи. Ограда все гуще и полнее гудит говором. Из церковной сторожки кто-то вышел с фонарем.
— Идет, идет! — неистово закричали ребята, хлопая в ладоши.
Кто идет?
Звонарь Лександра! Сейчас грохнет! И он грохнул...
От первого удара колокола по земле словно большое серебряное колесо покатилось, а когда прошел гуд его, покатилось другое, а за ним третье, и ночная пасхальная тьма закружилась в серебряном гудении всех городских церквей.
Меня приметил в темноте нищий Яков.
Светловещанный звон! — сказал он и несколько раз перекрестился.
В церкви начали служить «великую по-лунощницу». Пели «Волною морскою». Священники в белых ризах подняли Плащаницу и унесли в алтарь, где она будет лежать на престоле, до праздника Вознесения. Тяжелую золотую гробницу с грохотом отодвинули в сторону, на обычное свое место, и в грохоте этом тоже было значительное, пасхальное, — словно отваливали огромный камень от гроба Господня.
Я увидал отца с матерью. Подошел к ним и сказал:
— Никогда не буду обижать вас! — прижался к ним и громко воскликнул: — Весело-то как!
А радость пасхальная все ширилась, как Волга в половодье, про которое не раз отец рассказывал. Весенними деревьями на солнечном поветрии заколыхались высокие хоругви. Стали готовиться к крестному ходу вокруг церкви. Из алтаря вынесли серебряный запрестольный крест, золотое Евангелие, огромный круглый хлеб -артос, заулыбались поднятые иконы, и у всех зажглись красные пасхальные свечи. Наступила тишина. Она была прозрачной, и такой легкой, если дунуть на нее, то заколеблется паутинкой. И среди этой тишины запели: «Воскресение Твoe, Христе Спасе, ангели поют на небеси». И под эту воскрыляющую песню заструился огнями крестный ход. Мне наступили на ногу, капнули воском на голову, но я почти ничего не почувствовал и подумал: «так полагается» — Пасха! Пасха Господня! — бегали по душе солнечные зайчики. Тесно прижавшись друг к другу, ночными потемками, по струям воскресной песни, осыпаемые трезвоном и обогреваемые огоньками свечей мы пошли вокруг белозорной от сотни огней церкви и остановились в ожидании у крепко закрытых дверей. Смолкли колокола. Сердце затаилось. Лицо запылало жаром. Земля куда-то исчезла — стоишь не на ней, а как бы на синих небесах. А люди? Гдe они? Все превратилось в ликующие пасхальные свечи!
И вот, огромное, чего охватить не мог вначале, — свершилось! Запели «Христос Воскресе из мертвых».
Три раза пропели «Христос Воскресе», и перед нами распахнулись створки высокой двери. Мы вошли в воскресший храм, — и перед глазами, в сиянии паникадил, больших и малых лампад, в блестках серебра, золота и драгоценных каменьев на иконах, в ярких бумажных цветах на куличах, — вспыхнула Пасха Господня! Священник, окутанный кадильным дымом, с заленившимся лицом, светло и громко воскликнул: «Христос Воскресе», и народ ответил ему грохотом спадающего с высоты тяжелого льдистого снега — «Воистину воскресе».
Рядом очутился Гришка. Я взял его за руки и сказал:
— Завтра я подарю тебе красное яйцо! Самое наилучшее! Христос Воскресе!
Неподалеку стоял и Федька, Ему тоже пообещал красное яйцо. Увидел дворника Давыда, подошел к нему и сказал:
— Никогда не буду называть тебя «подметалой-мучеником». Христос Воскресе!
А по церкви молниями летали слова пасхального канона. Что ни слово, то искорка веселого быстрого огня:
«Небеса убо достойно да веселятся, земля же да радуется, да празднует же мир видимый же весь и невидимый, Христос бо возста, веселие вечное».
Сердце мое зашлось от радости, — около амвона увидел девочку с белокурыми косами, которую приметил на выносе Плащаницы! Сам не свой подошел к ней, и весь зардевшись, опустив глаза, я прошептал:
— Христос Воскресе!
Она смутилась, уронила из рук свечечку, тихим пламенем потянулась ко мне, и мы похристосовались... а потом до того застыдились, что долго стояли с опущенными головами.
А в это время с амвона гремело пасхальное слово Иоанна Златоуста:
«Аще кто благочестив и боголюбив, да насладится сего доброго и светлого торжества: Воскресе Христос, и жизнь жительствует!»

Канун Пасхи

В. Никифоров-Волгин
Утро Великой Субботы запахло куличами. Когда мы ещё спали, мать хлопотала у печки. В комнате прибрано к Пасхе: на окнах висели снеговые занавески, и на образе «Двунадесятых праздников» с Воскресением Христовым в середине висело длинное, петушками вышитое полотенце. Было часов пять утра, и в комнате стоял необыкновенной нежности янтарный свет, никогда не виданный мною. Почему-то представилось, что таким светом залито Царство Небесное... Из янтарного он постепенно превращался в золотистый, из золотистого в румяный, и наконец, на киотах икон заструились солнечные жилки, похожие на соломинки.
Увидев меня проснувшимся, мать засуетилась:
— Сряжайся скорее! Буди отца. Скоро заблаговестят к Спасову погребению!
Никогда в жизни я не видел ещё такого великолепного чуда, как восход солнца!
Я спросил отца, шагая с ним рядом по гулкой и свежей улице:
— Почему люди спят, когда рань так хороша? Отец ничего не ответил, а только вздохнул. Глядя на это утро, мне захотелось никогда не отрываться от земли, а жить на ней вечно, — сто, двести, триста лет, и чтобы обязательно столько жили и мои родители. А если доведётся умереть, чтобы и там, на полях Господних, тоже не разлучаться, а быть рядышком друг с другом, смотреть с
синей высоты на нашу маленькую землю, где прошла наша жизнь, и вспоминать её.
— Тять! На том свете мы все вместе, будем?
Не желая, по-видимому, огорчать меня, отец не ответил прямо, а обиняком (причём крепко взял меня за руку):
— Много будешь знать, скоро состаришься! — а про себя прошептал со вздохом:
— Расстанная наша жизнь!
Над гробом Христа совершалась необыкновенная заупокойная служба. Два священника читали поочередно «непорочны», в дивных словах оплакивавшие Господню смерть:
«Иисусе, спасительный Свете, во гробе темном скрылся еси: о несказаннаго и не-изреченнаго терпения!»
«Под землю скрылся еси, яко солнце ныне, и нощию смертною покровен был еси, но возсияй Светлейте Спасе».
Совершали каждение, отпевали почившего Господа и опять читали «непорочны»:
«Зашел еси Светотворче, и с Тобою зайде Свет солнца».
«В одежду поругания, Украситель всех, облекаеши, иже небо утверди и землю ук-раси чудно!»
С клироса вышли певчие. Встали полукругом около Плащаницы и после возгласа священника: «Слава Тебе, показавшему нам Свет» запели Великое славословие — «Слава в вышних Богу...»
— Солнце уже совсем распахнулось от утренних одеяний и засияло во всём своём диве. Какая-то всполошная птица ударилась клювом об оконное стекло, и с крыш побежали бусинки от ночного снега.
При пении похоронного, «с завоем», — «Святый Боже», при зажжённых свечах стали обносить Плащаницу вокруг церкви, и в это время перезванивали колокола.
На улице ни ветерка, ни шума, земля мягкая, — скоро она совсем пропитается солнцем...
Когда вошли в церковь, то все пахли свежими яблоками.
Я услышал, как кто-то шепнул другому:
— Семиградский будет читать!
Спившийся псаломщик Валентин Семиградский, обитатель ночлежного дома, славился редким «таланом» потрясать слушателей чтением паремий и Апостола. В большие церковные дни он нанимался купцами за три рубля читать в церкви. В длинном, похожем на подрясник, сюртуке Семиградский, с большою книгою в дрожащих руках, подошёл к Плащанице. Всегда тёмное лицо его, с тяжёлым мохнатым взглядом, сейчас было вдохновенным и светлым.
Широким, крепким раскатом он провозгласил:
«Пророчества Иезекиилева чтение...»
С волнением, и чуть ли не со страхом, читал он мощным своим голосом о том, как пророк Иезекииль видел большое поле, усеянное костями человеческими, и как он в тоске спрашивал Бога: «Сыне человеч! Оживут ли кости сии?» И очам пророка представилось — как зашевелились мёртвые кости, облеклись живою плотью и... встал перед ним «велик собор» восставших из гробов...
С погребения Христа возвращались со свечками. Этим огоньком мать затопляла «на помин» усопших сродников лампаду перед родительским благословением «Казанской Божией Матери». В доме горело уже два огня. Третью лампаду, — самую большую и красивую, из красного стекла, — мы затеплим перед Пасхальной Заутреней.
— Если не устал, — сказала мать, приготовляя творожную пасху («Ах, поскорее бы разговенье!» — подумал я, глядя на сладкий соблазный творог), — то сходи сегодня и к обедне. Будет редкостная служба! Когда вырастешь, то такую службу поминать будешь!
На столе лежали душистые куличи с розовыми бумажными цветами, красные яйца и разбросанные прутики вербы. Все это освещалось солнцем, и до того стало весело мне, что я запел:
— Завтра Пасха! Пасха Господня!

Пасхальные рассказы

из сборника ПАСХАЛЬНЫЕ РАССКАЗЫ, Ставрос, Москва, 2004 г.


Радость пасхальная, Вениамин Федченков

Канун Пасхи, В. Никифоров-Волгин

Сетлая заутреня, В. Никифоров-Волгин

Радость пасхальная

Митрополит Вениамин (Федченков)

Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечного начало» — вот причина радости, ежегодно правящей миром в пасхальную ночь. Радость становится общей, она вырывается из сердец человеческих и влечет людей во взаимные объятия. Нет на Земле обычая, более возвышающего душу, чем пасхальное христосование. Люди становятся братьями. Пасха, день Воскресения, праздников праздник — торжество всемирного братства. Отсюда и то всеобщее, не знающее ограничений, различий, преград -- братание. На мгновение владыка сознает себя братом подвластного ему, богатый — братом бедняка, недруг — братом врага своего.
Велико значение такого мгновения... «Так это просто, — говорил Достоевский, — в один бы день, в один бы час все устроилось. Главное — люби других, как себя, вот что главное, и это все, больше равно ничего не надо».
Именно эта простота чувствуется людьми, переживающими торжество из торжеств — Светлое Христово Воскресение, как его переживали православные на Руси из века в век.
Братство подразумевает взаимную любовь между детьми одного отца. Поэтому христианство несет в себе зерно братства всемирного и вселенского.
Стать христианином на Земле — значит выявить в себе это зерно братства. Повторим слова Достоевского: «Так это просто».
«Любите друг друга, чтобы все знали, что вы Мои ученики», — наставлял Христос, воскресший Богочеловек, апостолов. Когда люди не любят друг друга, не ясно ли, что они — не ученики и не последователи Воскресшего, что они не должны и не могут называться христианами?

Страстная седмица (каталог)

Ссылки на различные сайты, рассказывающие о Страстной седмице, о Богослужениях Страстной седмицы, как ее провести

Сайт "Закон Божий"

Как провести страстную седмицу. Там очень много интересных ссылок на другие материалы!!!!

Сайт "Православие и мир"

Страстная седмица

Сайт "Православие"

Страстная седмица -- есть очень интересные ссылки в тексте

Сайт "Матроны"

понедельник, 21 апреля 2008 г.

Статьи

ИКОНЫ
О некоторых особенностях иконографии распятия

Статьи

ИКОНЫ
О некоторых особенностях иконографии распятия

СТРАСТНАЯ СЕДМИЦА

СТРАСТНАЯ СЕДМИЦА – ПРЕДДВЕРИЕ ПАСХИ


В Православной Церкви последняя неделя земной жизни Христа называется Страстной неделей или, по-славянски, Страстной седмицей. О каждом ее дне в богослужебных книгах говорится как о великом и святом, в эти дни совершаются особые службы и мирская жизнь как бы прерывается для верующих. Размышлением, сочувствием и мы можем как бы идти вслед страждущему Господу.

В СТРАСТНОЙ ПОНЕДЕЛЬНИК Церковь дает нам для размышления образ «безплодной смоковницы», осужденной Христом, чтобы мы помнили, что всякое творение, всякая жизнь ценна плодом, а не видом своим.

СТРАСТНОЙ ВТОРНИК призывает нас вспомнить притчу о мудрых девах, которые запаслись маслом для светильников, в отличие от своих неразумных сестер, и были готовы к приходу Господа. Масло, «елей — не дела, — говорит в своей беседе с Мотовиловым преподобный Серафим Саровский, — но получаемая через них во внутрь естества нашего благодать Всесвятого Духа Бо-жия, претворяющая... от тления в нетление, от смерти душевной в жизнь духовную, от тьмы в свет, от вертепа существа нашего, где страсти привязаны, как скоты и звери,— в храм Божества»*. В этот же день народ, священники и власти иудейские в последний раз слышали слово Христа в храме. Оно было всеобъемлюще: о прошедшем, настоящем и будущем. Здесь же Он открывает тайну Своего Второго Пришествия.

В СТРАСТНУЮ СРЕДУ нам явлен образ раскаявшейся блудницы. В богослужении подчеркивается разница между спасенной грешной женщиной и погибшим Иудой, избранным апостолом: первая отдает свое богатство (драгоценное миро) Христу и целует Его ноги, другой же за деньги предает Христа поцелуем.

Общей темой всех богослужебных чтений в первые три дня Страстной недели является конец мира и Суд Христов. Все как бы готовится к смерти. И мы углубляемся в созерцание этих приготовлений, чтобы извлечь оттуда благую надежду на спасение душ наших, обремененных грехами и не знающих, как обрести покой, нарушенный пробудившейся совестью и сознанием праведности Суда Божия над нами.

СТРАСТНОЙ ЧЕТВЕРГ — установление таинства Евхаристии, воспоминание о Тайной Вечере, за которой Христос повелел, чтобы вкушали Его преломленного Тела и Его Крови, пролитой во отпущение грехов. Как понять человеку эту великую I тайну? Как ее логически усвоить? В том-то и дело, что мы этого сделать не можем. Не укладывается в наше человеческое сознание акт пресуществления, то есть изменения сущности хлеба на сущность Тела Христова, сущности вина на сущность Крови Христовой. И в чаше видим мы кусочки хлеба в разбавленном вине — таинство скрыто от наших глаз, потому что они не смогут вынести этого зрелища. Чувства человеческие слабы пред Божественным явлением. Но, не видя, не до конца разобравшись, как это все происходит, мы тем не менее можем причаститься этой великой тайне, го есть участвовать в ней. Не понимая до конца сущности Бога, но веря в Его благость, мы можем соединиться с Ним в таинстве Евхаристии.

В Великий Страстной четверг все христиане стремятся к причастию, мы как бы становимся участниками той единственной Тайной Вечери, на которой Христос первый раз причастил Своих учеников.

«Преломленное Тело и пролитая Кровь», о которых говорил Христос ученикам Своим, не были «предчувствием» Его Креста, гроба. Напротив, все это произошло намеренно, чтобы люди получили Божие благословение вечного Святого Причастия. Поэтому за Вечерей Христос обращается не только к апостолам, находящимся рядом с Ним, но и ко всем христианам всех времен и народов. Вспомним, что совсем недавно Он говорил собравшимся: «Не бойся, малое стадо! ибо Отец ваш благоволил дать вам царство!» (Лк. 12, 32).

В Великий четверг мы становимся все причастниками этого Царства. Вечером в тот же день в храмах читают «двенадцать Евангелий», в которых рассказывается о страданиях Христа. «Страсти Христовы» — так называются эти чтения. Слушаем мы их с зажженными свечами и не тушим свечи в конце службы. Этот святой «четверговый» огонь, освященный страданиями Христа, мы несем домой, зажигаем от него лампады и храним его сколько можно.

СТРАСТНАЯ ПЯТНИЦА — день распятия, смерти и погребения Спасителя. Утром опять читаются Евангелия о Страстях Христовых. После этого совершается вынос храмовой плащаницы — большого плата, на котором написан или вышит образ положенного во гроб Спасителя.

Христово распятие недостаточно переживать только эмоционально, нужно стремиться постичь духовный смысл этого события. Святитель Феофан Затворник пишет: «Грешнику, пришедшему в чувство своей греховности и всеправедной кары правды Божией, некуда укрыться, кроме как под сень креста. Здесь он удостоверяется, что нет ему прощения, пока он один стоит пред Богом со своими грехами и даже со слезами о них. И тут же становится ясно, что спасение для него — в крестной смерти Господа. На кресте рукописание всех грехов наших уничтожено им. И всякий, кто принимает это с полной верой, делается причастником ТАИНСТВА ПОМИЛОВАНИЯ. С созреванием этой веры созревает и уверенность в помиловании, и отрада от чувства вступления в состояние помилования на все века. Крест — источник радости, потому что грешник верою пьет из него отраду помилования. В этом отношении крест есть своего рода архангел, благовествующий радость»**.

Разделить со Христом Его страдание, распятие и смерть — значит принять все те события, как Он, то есть принять их добровольно в безмолвии сострадания, делающего нас способными к полному единству с другими. Представим себе, как у подножия Креста стояла Матерь Божия. Она достигла такой полноты единения со Своим Сыном, что Ей нечему было противиться — Она проходила через распятие вместе с Ним; Она переживала собственную смерть.

Любовь позволяет нам разделять без остатка не только страдание, но и отношение к страданию и к тем, кто его причиняет. Христос умирал добровольно, смерть Его была спасением миру. Тот, кто верит в Него и хочет быть с Ним единым, может разделять страдание Его смерти, проходить вместе с Ним через страсти, но не может их отвергать, не может обращаться против толпы, распявшей Христа, потому что это распятие было волей Самого Христа.

Вот поэтому столь уважаемая в наше время борьба за справедливость и воздаяние каждому по заслугам оказываются подчас вне истинного христианского делания – участия. Здесь, у Креста Господня, мы должны учиться любви, а не мести. И мы знаем, что это возможна Великая княгиня Елизавета Феодо-ровна во время пред смертных мучений молилась за своих палачей.

Вот этому незлобию и милосердию Христову мы можем учиться в Великую пятницу.

СТРАСТНАЯ СУББОТА.. Господь спит во гробе телом, душою же сошел во ад и находящимся там проповедал благую весть спасения. Сия суббота — благословенная, в ней Христос почивает от трудов Своих по восстановлению мира. Это день, когда Слово Божие, через которое «все начало быть» (Ин. 1, 3), лежит во гробе, как мертвый человек, — но в то же время Оно спасает мир и отверзает гробницы.

Богослужение Великой субботы — вершина православной литургической традиции. Здесь нет драматического представления исторических событий смерти и погребения Христа или ритуального изображения евангельских сцен. Это глубочайшее духовное проникновение в вечный смысл самих спасительных действий Христовых.

В Благословенную субботу каждый год происходит чудо — возгорание Благодатного огня на Гробе Господнем в Иерусалиме. Вот свидетельство одного из очевидцев, схимонаха Никодима, присутствовавшего в 1958 году при этом чуде:

«В Великую Субботу, около 12 часов дня, начинается крестный ход вкруг часовни Гроба Господня. | Надо сказать, что накануне, в Великую Пятницу, огни во всем храме Воскресения Христова и в часовне, находящейся внутри его, гасятся год надзором полиции. Иерусалимский Патриарх, который возглавляет шествие, после троекратного обхождения останавливается перед запечатанной дверью в Кувуклию. (Не забудем, что Гроб Господень — это небольшая погребальная пещера в скале, над которой выстроена часовня. — Авт.). Патриарха разоблачают до подризника, полиция и и власти производят его тщательный осмотр, чтобы не оказалось при нем ничего воспламеняющегося, затем с часовни Гроба Господня срываются печати, и Патриарх пропускается внутрь, держа в руках два пучка незажженных свечей.

Напомним, что в часовне два отделения: придел Ангела и самый живоносный Гроб Господень — пещера с ложем. По всему этому ложу в пятницу раскладывают кусочки ваты, по краям — ленту, а в середине ставится лампада без огня. И так приготовленная часовня запирается.

Когда же Патриарх входит в пещеру, дверь за ним закрывается. В темноте пещеры и в водворившейся в округе тишине он молится Спасителю. Иногда десять минут, иногда более. В мое посещение пришлось ждать минут 15. И вдруг в темноте на ложе Живоносного Гроба рассыпаются как будто бисеринки ярко-голубые, умножаясь, превращаясь в синий огонь, от которого загораются приготовленные вата, лента и лампада: все превращается в пламя Благодатного огня. Патриарх немедленно зажигает свои два пучка свечей и выходит в придел Ангела, оттуда уже через овальные окошечки огонь подают богомольцам под гул радости и восторга, который охватывает весь Храм Воскресения Христова. Затем тушат огонь на ложе Гроба Господня. Он совсем там не жжется. И пламя свечек в руках у всех тоже начинает жечь минут через 10—15».

Столетиями наблюдается это чудесное явление в Страстную субботу. Оно не может не повергнуть наши сердца в трепет от ощущения близости Бога. Благодатный огонь — реальный символ таинственного общения Неба с землей, Бога с человеком.

Благодатный огонь — это уже начало Воскресения. Говорить о Воскресении трудно, оно превышает наше разумение и все наши представления. Тем не менее опыт СОВОСКРЕСЕНИЯ, как и опыт СОЧУВСТВИЯ, доступен нам, нужно только вслушаться в себя.

Воскресение двойственно: воскресение души и воскресение тела. Воскресение души состоит в избавлении от греховной смерти. Бог прощает грехи, дарует благодать, оживляет в душах высокие стремления. Сердечными очами мы можем видеть воскресшего Спасителя по действию Его силы внутри нас. Явно присутствие Христово для всякой души, когда она перестает скорбеть и ликует в благодатной свободе. В течение жизни много раз христиане в большей или меньшей степени могут испытывать такие приливы радости. Каждое церковное Таинство приносит воскресение души.

Телесное воскресение, или бессмертие плоти, — это дар Христа, Нового Адама. Хотя тела наши и после восстания Спасителя из мертвых пока продолжают подвергаться тлению, но зерно нетления уже сокровенно положено во все души. Живоносные лучи Воскресения, просвещая людей, поглощают в них смерть. Сила и тайна осеняющего действия Духа раскрывается в пасхальных службах. Отныне возвращение в землю не страшно — Господь воскресит истлевшее человеческое естество и устроит его нестареющим, вновь явит его как бы царским образом.

Теперь, после Воскресения Христова, мы имеем в себе семя, зерно новой телесности, которая вполне будет явлена по всеобщем воскресении. Христос Сам — первый — явил такую телесность. Вспомним: Он хотел убедить учеников, что не душа Его, не дух с ними разговаривает. Он попросил Себе пищи и ел с ними, чтобы показать, что Его новая телесность реальна, но просто не так тяжеловесна и грубо материальна, как наша. Не забудем, что мы «получили» такую тяжеловесность в результате грехопадения, тогда же «сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные» (Быт. 3, 21).

Христос явился в Своем Воскресении как человек в полном смысле слова, с живой человеческой плотью, так пронизанной Божеством, что она уже оказалась вне тяжести, тяжеловесности падшего мира. Он проходил через затворенную дверь, являлся сразу в нескольких местах, излучал ослепительный свет или был невидим и неузнаваем.

В Воскресении Христовом Бог стал доступен для нас. Но каковы мы? Знаем ли мы о Воскресении с чужих слов или знаем опытно, то есть эта весть сотворпила ли нечто в нас, изменились ли мы? Перед нами образ совершенного человека, сидящего одесную Отца. Он призывает видеть, что такое человек, каково наше величие, к чему мы призваны сами. А призваны мы к тому, чтобы трудом, подвигом или, вернее, открытостью Богу вырасти в такую меру, чтобы нрад человеческий постепенно вырос в меру града Божия, то есть стал так возвышен и свят, чтобы первым гражданином там мог быть Христос, Сын Божий, ставший Сыном Человеческим.

МОЛИТВА из ВОСКРЕСНОЙ УТРЕНИ.

Воскресение Христово видевше,

Поклонимся Святому Господу Иисусу,

Единому безгрешному.

Кресту Твоему поклоняемся, Христе,

И святое воскресение Твое поем и славим:

Ты бо еси Бог наш,

Разве Тебе иного не знаем, имя Твое именуем.

Приидите, вси вернии,

Поклонимся святому Христову воскресению;

Се бо прииде Крестом ралость всему миру;

Всегда благословяше Господа, поем восресение Его,

Распятие бо претерпев,

Смертию смерть разруши.

*Святой преподобный Серафим, Саровский Чудотворец. Беседа с Мотовиловым. М.: Пересвет, 1991, с. 48.

**Добрые советы говеющим / Сост. Из произведений свят. Феофана Затворника. Троицкая беседа. – М.: Изд-е Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, 1990.

Материал взят в книге Л. В. Суровой "ЦЕРКОВНЫЙ ГОД", ПАЛОМНИК, 2000 г.

воскресенье, 13 апреля 2008 г.

ВО СЛАВУ БОЖИЮ

Щеголева Надежда

Всю свою сознательную жизнь Антонина проработала воспитателем в детском садике воспитателем. Но как бывает часто, с возрастом пришлось уступить место более молодым специалистам, и уже не просто Антонина, а Антонина Николаевна с почестями ушла на пенсию. Особо она не переживала – дети выросли, подрастали внуки. Но грустно было сидеть дома одной: ну убрался, сходил в магазин, и все. В воскресенье Антонина ходила в храм. Сначала причащала внуков, при этом считала, что дети отдают дань моде Но они очень ответственно подходили к этому вопросу. Антонина впервые стала прислушиваться, что говорят молодые. А потом оказалось, что это то, чего ей так не хватало в прошлой активной жизни. И именно потому, что всегда Антонина везде всегда все успевала, теперь ей было невмоготу сидеть без основного дела.
Но, как говорят, удача улыбнулась Антонине: священник, к которому ходила Антонина и к которому водила когда-то внуков, предложил женщине пойти работать няней в семью молодых бизнесменов. Андрей работал в строительной фирме, его рабочий день иногда затягивался дотемна. Вера руководила фирмой по дизайну и пошиву одежды. При этом Вера умудрялась заниматься с двумя прелестными малышами Колей и Соней. Но в последнее время малыши сильно болели, ослабли, и Вера не хотела вести их в детский сад. Андрей поддержал жену.
-Верунчик, посиди с ними, отдохни. Ты совсем зашилась на своей фирме.
-Ты считаешь, что сидеть с детьми это отдых? Ты заблуждаешься. Это труд, огромный труд.
-Ну, да. Но ты мать, а это твои дети!
-Я понимаю, но ты же знаешь, что я не смогу без своей работы. Я ведь не на конвейере работаю. У меня творческий процесс, у меня в голове сплошные идеи, модели, блестки, строчки, рюшечки и пуговки. Представляешь – я читаю малышне книжку, а в голове у меня – образцы витают. Это будет предательство по отношению к ним. Мне было бы как-то легче, если бы мы встречались вечером, когда все свои идеи я уже как-то реализовала на работе и с нетерпением спешу к тебе и малышам. Может, это и грубо по отношению к детям, зато честно. А потом у нас неплохо все получалось, когда они ходили в сад. Но сейчас им никак нельзя туда, они еще слабы.
-Ты намекаешь, что детям нужна няня?
-Я не намекаю, я говорю открыто. Я даже знаю, кто нам может помочь – моя бывшая воспитательница Антонина Николаевна. Мне ее батюшка посоветовал.
-Ты уже успела и с батюшкой поговорить, хитрюша ты моя.
-Во-первых, ты был в командировке, а во-вторых, это такая женщина, ты не представляешь, скольких детей она воспитала! А главное, что и батюшка посоветовал попробовать с няней детей оставить. Андрюша, я же их не по прихоти оставляю на целый день, не по лени. Я хочу, чтобы наши люди выглядели красиво. Моя одежда недорогая, она доступна рядовым клиентам, ты сам знаешь, чего мне это стоит – найти качественные, но не слишком дорогущие материалы. Да, у нас есть категория дорогих клиентов, мы делаем им навороченные наряды. Именно за счет таких заказов мы можем делать другие. Все об этом знают, никто не возражает. “Мадамы” и “сэры” готовы платить за дорогой эксклюзивный прикид, покрывая другие расходы. Они знают, что у них штучный товар.
Я люблю наших детей, но я хочу, чтобы всем было хорошо. Не то, что без меня не справятся. Нет, но… Знаешь, у меня знакомая есть, ей делали операцию на запястье. Везут ее на каталке в операционную, а ей уже укол успокаивающий сделали, язык еле ворочается, глаза затуманились, а она всю дорогу хрипела: “Доктор, я вязать буду?”. Понимаешь, она кроме как вязать ничего не может, доходяга она. Она живет своими вязаными моделями. Ты сам знаешь Нонну. Мы ее модели тоже предлагаем нашим “мадамам”. Вот и я так же.
-Как ты их – “мадамы”. Ты сама “мадам”, - засмеялся Андрей. – Такая серьезная, деловая.
-Знаешь, я когда ходила по подиуму, видела этих богатеньких тетек и их муженьков, или любовников и любовниц. Противно иногда было смотреть. Одно дело, когда люди приходили смотреть на это как на произведение искусства. Вот где приятность, а когда на костюм или платье смотрят только как на предмет приобретения, а потом хвастовства, что это только у тебя, то… Вот так, Андрей. “Мадамы” - это жадные и хвастливыве. Я не иронизирую, я их очень жалею. Очень хочется, чтобы все смотрели на одежду по-другому, чтобы она не становилась предметом страсти. При этом, конечно же, не хотелось, чтобы люди были, как в прошлом, серыми.
После этого разговора в доме Веры и Андрея появилась Антонина Николаевна. Андрей как-то был весь напряжен: как это чужой человек будет заниматься его детьми. Но понимал, что родители сами еще работают, а детям нужен воспитатель, поскольку мама их была творческим человеком, ей нужно было себя реализовывать. Не потому, что она такая тщеславная. Нет. Просто она действительно делала хорошую одежду для взрослых, при этом умудрялась сэкономить и сделать несколько экземпляров и для детишек и отвести в какой-нибудь благотворительный фонд. Антонина Николаевна быстро нашла общий язык с Андреем, с детьми. И все были довольны: Андрей видел, как Антонина Николаевна со знанием дела занималась малышами, как она полюбила их, а дети полюбили няню Тоню.
Вера уходила утром на работу, оставляя Колю и Соню на Антонину. Вечером та встречала ее, поила чаем, и уходила домой. Однажды Вера предложила остаться Антонине Николаевне пожить у них, потому что зимой и скользко и темнело рано.
-Антонина Николаевна, только вы не пугайтесь, я не собираюсь задерживаться на работе, или вас нагрузить моими домашними делами – вы няня, и только. Вы мой добрый старший друг. Поживите у нас, ну куда вам по темноте ходить. Все равно ваши дети со внуками отдельно живут, да и вам будет веселее. Вы посоветуйтесь со своими и приходите.
И Антонина Николаевна однажды осталась в доме Андрея и Веры. У нее была своя комната, где она была полной хозяйкой. Антонина сама все обставила как ей было удобно, а Андрей и Вера помогли с обстановкой, драпировкой. Антонина поставила свои любимые иконочки, лампадку, она вместе с детьми читала молитвы, а когда родители в этот момент были дома, то и они присоединялись к детской молитве. Иногда Антонина читала детям жития святых, а те с увлечением слушали няню. Антонина Николаевна периодически уезжала навестить своих детей. А иногда к ней забегала внучка Иришка, которая училась на вышивальщицу икон, облачений. Она так увлеченно рассказывала о своей учебе, что Соня тоже хотела попробовать вышивать.
Иришка накупила детских картинок на ткани, иголок, ниток и стала потихоньку объяснять Соне, как надо вышивать. С ними пыхтели над работой и Коля, и Антонина. Однажды их вместе увидела Вера. Она с таким умилением наблюдала над четырьмя склоненными головами над пяльцами, что у нее что-то зашевелилось сначала в сердце, потом в голове. Рождалась идея. Но какая? Вера не могла ничего понять. Но она тоже взяла вышивальную иглу. Андрей, когда увидел такую артель, просто рот открыл от удивления.
-Ну вы даете!
-Во, пап, гляди! – бежали дети и по-детски хвалились своими успехами. Стежки, конечно, были еще неровными, одни больше, одни меньше, но было видно, что дети стараются - им нравится это занятие. – Это нас Ириша научила.
Ириша смущалась, еще ниже склоняла голову над работой. Антонина горделиво смотрела на внучку. А Вера улыбалась и была как-то очень задумчива.
-Верунчик, давай, рассказывай, что ты затеяла?
-Я? Да как-то еще не решила, а с чего ты вообще взял, что я что-то затеяла, - смутилась Вера.
-Да я ж тебя знаю. Ты когда так улыбаешься, ты что-то затеяла.
-Я еще не совсем соображу, что хочу. Только, ты знаешь, я как стала с Ирой общаться, что-то во мне перевернулось. Я как-то по-другому стала смотреть на свое рукоделие. Мне захотелось делать что-то другое, новое для себя.
-Ты решила вышивать для “мадамов”? Ты представляешь, сколько тебе платить будут? – округлил глаза Андрей, губы в трубочку сложил.
-Все бы тебе хихикать, Андрюшечка. А я серьезно. Вышивать-то можно не только одежду, но и облачение, и иконы.
-Что-то тебя резко как штормануло. То ты шить хотела для масс, прикрываясь “мадамами”, а теперь иконы.
-Ну ты тоже определись, что лучше. Знаешь, пусть “мадамами” занимаются Юдашкины, Зайцевы, Ив Сен Лораны, Гуччи всякие, а я буду шить для простых мам и пап, их малышей и вышивать. А еще лучше - сдам дела Нонне, она ведь не только вяжет, но и шьет, она умница, и в остальном соображает, в смысле дебет-кредит, сальдо-бульдо, а я буду с детьми дома сидеть. Ну не то чтобы сидеть ничего не делать. Тонечка будет с ними, а я буду шить-вышивать при них. Все будет, как ты хотел. День на фирме, день дома. Как тебе мой вариант?
-Ты умница! Я тебя люблю. Пойду Тонечку попрошу, чтобы она нас не покидала, пусть и Иришка приходит. Слушай, давай ей что-нибудь подарим в знак благодарности. Ведь если бы она не прибежала к своей бабуле в гости, то ничего бы не было. Ты бы сидела на фирме, Тонечка была вместо тебя, я вообще весь надутый бы ходил.
-А кто это тебя надул бы, не обида ли?
-Ну обида не обида. Но ты знаешь, я в какой-то момент даже позавидовал, что ты, женщина, а такая ловкая, деловая, у меня не всегда так быстро получается решить дела на работе, а ты – ты успеваешь и дома, и с детьми, и со мной, а уж про работу я все сказал. Давай, женушка моя дорогая, дерзай, ты сама знаешь, как надо. А я тебя всегда поддержу.
Вера слушала все наставления Иришки, та смущалась, что учит человека с большим стажем и именем в швейном деле вышивать, хотя сама еще не закончила учебу.
-Вы бы Вера Викторовна сами пошли учиться на вышивальщицу, у нас разного возраста женщины учатся.
-Я понимаю, Ира. Но ты же знаешь, надо детей кормить, вам с бабулей помочь заработать. А я очень даже довольна твоими уроками, ты хорошо объясняешь, да и я кое-что все таки знаю по шитью-вышиванию. Просто иконы, облачение - это так необычно, это… Хочешь, я тебя шить научу.
-Хочу.
Так они и стали жить большой дружной семьей. Как же было весело, когда приходили родители Андрея и Веры. Тогда устраивался, как говорится, пир на весь мир. А когда у Иришки был день ангела утром сходили в храм на службу, а потом устроили праздничный обед, где и преподнесли Ирине подарок - вышитую икону святой мученицы Ирины. Вера тайком на фирме вышивала, Андрей попросил своих мастеров сделать красивую раму. Все как-то изменилось в жизни этих людей: все обрели точный смысл своей жизни. Каждый занимался своим делом, тем делом, которое во славу Божию.

ВСЕ БУДЕТ ПО-ДРУГОМУ

Щеголева Надежда

В мае родиться – всю жизнь маяться. Так в народе говорят. Но Васильевы отмахивались от подобных заявлений “знающих” - уж больно долгожданным был ребенок в этой семье.

Мальчик родился здоровым, крепким. “Богатырь”, - гордо говорил Степан, отец. “Воин”, - вторила Валентина, мама, потому что мальчика решили назвать в честь Георгия Победоносца. “Разве может наш малыш маяться, да не будет этого никогда”, - так думалось счастливым родителям. Малыш сначала был Юрочкой и мочил исправно пеленки. Потом стал Юрой, бегал в коротких штанишках на помочах, весело размахивал деревянной саблей, озорничал в песочнице, давя кулички девчонок-плакс. Со временем Юра перерос в Жору, играл на гитаре, отрастил кудри по плечи и гонял во дворе голубей. Из-за них, можно сказать, он и попал туда, куда и от чего не рекомендуется зарекаться.

Покупая красивых породистых голубей на рынке, парень с открытой душой вляпался в аферу матерых “специалистов” по голубям и загремел в лагерь на три года. “Вот она, маята”, - думали родители. Отец горько вздыхал, мать поплакала на суде, собрала вещи, какие положено, и проводила сына в дальние веси. Просила только об одном – быть человеком, не поддаваться хитростям, быть осмотрительнее и просить помощи у своего небесного покровителя Георгия.

Жоре в какой-то мере повезло: попал он в компанию, можно сказать, интеллигентную – ходоки всё были не уголовники, а “экономисты”. Здесь Жора превратился в Жоржа. Вот где он наслушался историй, как из двух труб выливается, а вливается не в третью, а чудесным образом в чужой карман. Парень никого не осуждал, не роптал. Он старался стать человеком. Держался он одного бывшего директора какой-то фабрики, которого подставили, как и Юрия, но на более высоком уровне и более изощренно: наверху такие дела крутятся!

Крепкий тренированный Жорж трудился изо всех своих юных сил, но перемена климата повлияла на него убойно: в какой-то момент здоровяк Жорж стал болеть. Легкие, но частые простуды переросли в воспаление легких, да такое, что парня положили в лагерный лазарет. Ему было так плохо, что временами от высокой температуры он терял сознание. Ему казалось, что он умер, и ему является ангел в светлых одеждах. Ангел что-то шептал, его прохладные руки поправляли его отросшие за время болезни кудри, промокали пот со лба. “Если я умер, то зачем за мной ухаживают. Наверное, что-то другое должно происходить, а тут этот ангел. Или это не ангел?”, - мысли терялись, и Жорж опять падал в пустоту, а вокруг плавали золотые круги, пели птицы неописуемыми голосами, и пробивалось: “Сынок, не умирай, мы ждем тебя!”. “Мама!” - шептал в бреду Юрий.

А мама, Валентина Николаевна, дома переживала о сыне. Ей сообщили, что он болен, но с работы ее не отпустили, она не стала настаивать. Они с мужем, Степаном Александровичем, потихоньку молились о сыне, о его выздоровлении. И болезнь отступила. Однажды Жорж проснулся и изумился – рядом с ним сидел тот самый ангел из его видений.

-Ты ангел? – спросил Жорж.

-Нет, я медсестра, за тобой ухаживала, пока ты тут прохлаждался, - весело звенел голосок девушки, похожей на ангела. Ловкие руки поправляли подушки, одеяла. – Вот, Георгий, ты и очнулся, теперь пойдешь на поправку.

-Жорж я. А тебя как зовут?

-Меня зовут Светланой. А ты – Георгий. Пора бы уже вырасти и стать мужчиной, а не жить, как в оперетте, - строго сказала Светлана, а в глазах бегали смешинки.

Пока Георгий лежал в лазарете Светлана как бы пробудила в нем новую жизнь. Она принесла парню учебники, занималась в свое свободное время с ним, чтобы Георгий сдал экзамены за выпускной класс. Георгий был способным учеником, он сам не ожидал в себе такой прыти – раньше ему было не интересно учиться. А тут – такая девчонка, и командует им, а он ее слушается!

После выздоровления Георгий вернулся на свое место в бараке. Дмитрий Семенович, бывший директор, заметил перемену в парне, его тягу к учебе. Он делился своими знаниями по экономике, по географии, по химии, по истории. Как знающий человек, он советовал ему попытаться после освобождения поступать в институт. Георгий сомневался, возьмут ли его с такой биографией.

-А ты поработай здесь на поселении годок после освобождения. Попроси рекомендацию у начальника колонии – он мужик стоящий. Он поможет. Ты только терпи, трудись, будь поосмотрительнее. Да и заступница у тебя что надо! – Дмитрий Семенович трепал парня по плечу, глаза были грустные. Было ощущение, что он это говорит Георгию, как своему сыну.

Георгий смущенно улыбался, он не мог себе представить, что эта заступница будет и дальше о нем заботиться – она была дочкой начальника колонии. Именно поэтому она работала в колонии, иначе бы ее не взяли из-за возраста, неопытности в людских отношениях. Но врачом в этой же колонии работал давний друг отца, он тоже похлопотал, чтобы папина дочка была у него под боком, да и опыта пусть набирается: Светлана в дальнейшем хотела поступать в медицинский институт.

Георгий исправно писал письма родителям. Они радовались его успехам. В одном из писем он сообщил, что ему удалось поговорить с начальником колонии, и тот обещал помочь парню остаться на поселении на некоторое время после досрочного освобождения, которое ему обещали за хорошее поведение и добросовестный труд, чтобы можно было заработать стаж и поступить в химический институт. Пока письмо шло к родителям, те обрадовали парня радостной грустью или грустной радостью (они сами не могли объяснить своего состояния): когда Георгия отправили в колонию, родители обивали пороги разных инстанций пытаясь доказать, что их сын не виноват, что его подставили. Долго у них ничего не получалось, пока не повстречали хорошего адвоката, который обещал помочь распутать это дело. И он выполнил свое обещание, он смог разобраться во всех хитростях, казалось бы, ерундового дела. Суд пересмотрел все обстоятельства и вынес новое решение. По нему выходило, что Георгий все же виноват (незнание закона, как известно, не освобождает от ответственности), но ему положена другая мера пресечения, другой срок, а его он уже отбыл. Получалось, что уже совсем скоро его освободят.

Родителям хотелось, чтобы их единственный сын вернулся поскорее домой, но они были рады, что у парня появилась цель, достойная цель, и они не решили помочь ему как могли, хотя бы и поддержкой моральной, надеялись его навестить на поселении. В скором времени Георгию выделили угол в рабочем общежитии, и он стал работать на нефтяной вышке. Сначала на подхвате - “подай-принеси”, а потом должности все росли и росли. Парень был трудолюбивым, спокойным, любил посмеяться, хотел учиться. В свободное от вахты время его видели с книжками в руках. “Большой будет человек!” - шутили старые рабочие. “А вы чего зубы скалите, - одергивали старожилы молодых рабочих, которые после работы спешили развлекаться, - смотрите: жизнь его покрутила, зуботычин навтыкала, а он не сдается. А все почему? Потому, что знает что с чем сравнивать. А девушка у него какая!” И все соглашались. Впервые они встречали молодого человека неозлобленного тюрьмой, неподдавшегося на приколы и шутки тюремных старожилов. Он был похож на траву, которая пробивается и через асфальт.

А рядом с ним была Светлана, его ангел. Вопрос между ними был решенный. Родители Светланы некоторое время сомневались, но потом дали согласие на свадьбу молодых людей. Родители Георгия сразу были согласны принять Светлану в свою семью, как только Георгий стал намекать, что мол вернется не один. На свадьбу сына уже ни одно начальство не могло не отпустить родителей с работы. Подкопив деньжат, купив подарки молодым и родителям будущей жены сына, Валентина Николаевна и Степан Александрович приехали к сыну. Какая была встреча! А свадьба! Скромно, но так тепло и радушно все это происходило. Родители благословили молодежь, и узким кругом родных Светланы и сослуживцев Михаила Григорьевича и Ольги Васильевны отметили это радостное событие. Родители Георгия не чувствовали себя одинокими среди, казалось бы, чужих людей. Было ощущение что все они родные, давно знают друг друга.

Уехав домой, Валентина и Степан с нетерпением ожидали молодежь к себе домой. А те пока трудились – оба зарабатывали стаж: обоим предстояло поступать учиться, их спутниками были учебники. Но не забывали молодые и отдыхать: смотрели кино, читали интересные книги, потом обсуждали их . Так незаметно время и пробежало. Георгий и Светлана приехали жить к родителям Георгия. Устроились на работу, поступили учиться. В свое время родился и у них сын, назвали его символически – Виктором. Все шутили – папа – “Победоносец”, а Витюшка – “победа, победитель”, а мама – свет ангельский.

Виктор вырос отличным парнем. Он гордился своими родителями, бабушками и дедушками. Он понял одно- надо быть крепким и физически и морально, надо уважать труд свой и чужой, надо помогать слабым и просить помощи у святых. Его мать Светлана закончила институт и стала ведущим хирургом-травматологом. Отец – Георгий (теперь его уважительно называли Георгием Степановичем) – закончил химический институт, стал специалистом по топливу, у него была своя фирма. В команде у него были только надежные люди – он не хотел подставляться, как это однажды произошло. Помогал ему старинный друг – Дмитрий Семенович. Виктор отлично закончил школу, поступил в военное училище. Закончил и его с отличием, женился и уехал со своей женой Людмилой на одну из южных границ.

Когда молодые уезжали, там было тихо и спокойно, относительно, конечно. Со временем все стало меняться. Русские стали всем мешать Наркоторговцы нагло шли через границу, переправляя свой смертоносный товар в Россию через Афганистан, Таджикистан и далее – “согласно купленным билетам”. Из южных республик пошли потоки беженцев. Все переживали за Георгия, его семью, к тому времени у него уже родился сын Константин. Если сначала были еще хоть какие-то письма от сына, то в последнее время Светлана и Георгий мучались молчанием сына. Командование в Москве тоже отмалчивалось. Потом пришла весть, что было нападение на участок, где командовал Георгий. Кого-то убили, а кто-то попал в плен. Потянулось время мучительного ожидания подробностей, потому что никто не мог ответить, где их сын (среди погибших его не было), где его жена и ребенок.

Светлана Михайловна перед каждым своим дежурством перед операцией и после ходила в храм, который никогда не закрывался, и просила помощи у Богородицы, у Георгия Победоносца. Молилась она не только за сына, за его семью, но и за других воинов, участь, которых была не ясна. Она и Георгий давно не видели своего сына и невестку. А внука знали только по фотографиям – это был чудесный малыш с голубыми глазами и кудряшками, как у деда Георгия.

Прошло несколько лет. Светлана поседела от мучительного ожидания, она надеялась только на чудо. Георгий с друзьями стал ездить по горячим точкам, пытаясь спасти заложников и военных, и мирных жителей, попавших в рабы, внося огромные выкупы. Таким образом Георгий пытался нащупать ниточку, которая привела бы его к похищенному сыну. О Людмиле и Косте так же ничего не было известно.

В одно из дежурств Светланы Михайловны поступило несколько человек по скорой помощи с ожогами и травмами – произошел трагический случай: в вагончик, где жили беженцы, которых пригрел и дал несложную работу хозяин одного из рынков, ворвались молодые люди в подпитии избили женщин и детей, а затем облили домик горючей жидкостью и подожгли. Несчастных спасло то, что собачники выходят гулять со своими питомцами в любое время и в любую погоду. Именно они увидели полыхающий огонь и вызвали пожарных, “скорую” и милицию. Людей удалось спасти и отправить в больницу, а вот вещи и возможные документы спасти не удалось – все сожрал огонь.

Светлана Михайловна оперировала мальчика. Он был в тяжелом состоянии, но надежда у него была. Другие бригады оперировали двух женщин и еще двух мальчишек-близняшек (это определили по остаткам одинаковой одежды). Светланин мальчик был сильно обожжен, пострадало лицо, волосы были сильно опалены. Когда его привезли в руках у него был мишка Винни-Пух, который тоже пострадал. Мальчика так предварительно и записали в карте “Винни-Пух”. Предполагалось, что одна из женщин – его мама, а другая женщина – мать близняшек. Но все они были без сознания.

Приходили следователи, но уходили они пока ни с чем. Они только поделились с врачами, ухаживающими за несчастными, что приходил хозяин рынка и рассказал, что две русские женщины-беженки с детьми пытались разыскать своих родственников в Москве. Одна из женщин, Женя, рассказала ему, что они с подругой Лелей и их детьми выбираются из горячей точки, что у Лели сильнейший стресс и помутилось сознание. Если сначала она хоть что-то говорила, то после знакомства с Женей, почувствовав опору, она только твердила в “Москву, домой, победа”. Женя тоже стремилась попасть домой, в Новгород, после гибели мужа, вот она и пожалела несчастную Лелю и ее сынишку, который тоже практически все время молчал, – решила сначала их проводить до столицы, а потом уж и к себе.

Женя познакомилась с Лелей в одной из организаций, пытавшихся вывезти россиян на Родину. Но бюрократия настолько все тормозила, что Женя решилась ехать сама и захватить с собой Лелю – та в таком состоянии никогда никуда не выбралась бы, скорее всего погибла бы с сыном в этой неразберихе. Женя собрала скудные пожитки, чтобы не обременяться в дороге, помогла подруге собраться и отправилась в поход. Чего они только вытерпели: и унижений, и оскорблений, в довершение всего у них украли документы и последние деньги. В результате – они в Москве, но ни адреса Лелиных родных, ни телефонов, ни денег – ничего. Все это Женя рассказала Павлу Денисовичу, когда они случайно столкнулись на вокзале – Леля сидела на лавке, обняв детей, а Женя причитала, потом перешла на крик. У нее началась истерика, когда она обнаружила пропажу. Так Павел Денисович и привел их к себе на рынок, делая все возможное, чтобы разыскать родных Лели, дал возможность и подработать, чтобы Женя могла уехать в Новгород. Но Женя не уезжала и возилась с Лелей и ее сыном, как со своими детьми, и Павел Денисович помогал чем мог, но поиски ни к чему не приводили.

Теперь все отделение переживало за женщин и детей, все ждали как чуда, когда они придут в сознание… Минуты так долго тянулись, капало лекарство в капельнице, попискивали аппараты искусственного дыхания, подключенные к людям, которых с трудом можно было узнать: они все были забинтованы, торчали только носы, во ртах трубки, а глаза закрыты. В такой момент их не узнали бы и собственные матери.

Светлана не отходила от Винни-Пуха. Не то чтобы она не занималась другими пациентами, нет. Но каждую свободную минуту она сидела у кровати мальчика. Ожоги его постепенно заживали, молодой организм отчаянно боролся с недугом. “Кто же из этих женщин его мама? Поставить бы кровати в одну палату, так бы они быстрее пришли в себя. Ведь чувствуют же родные друг друга на больших расстояниях. Есть эта чудесная связь между нами всеми. А тут они где-то витают, но они же живы, они борются. Надо бы отца Василия пригласить отслужить молебен об их исцелении, у них у всех были крестики при поступлении. Это единственное, что осталось из вещей пострадавших, все остальное так пострадало при пожаре и было просто выброшено, кроме мишки Винни”.

В один из дней в отделении реанимации началось великое переселение народов, как шутили все дежурившие в этот день, – по инициативе Светланы Михайловны кровати с погорельцами решено было сгруппировать в одном месте. Все ждали, кто первым очнется. Пригласили отца Василия из больничного храма отслужить молебен. На этом мероприятии присутствовали не только освободившийся медперсонал, но и другие больные. Слезы стояли у многих в глазах, но не от грусти. Было так как-то торжественно, легко, что трудно было описать свое состояние души. Все надеялись. Иные думали: “Разве у нас недуги? Вот где недуги”, - и кивали в сторону погорельцев…

Георгий Степанович был в отъезде, пытался договориться с военными бандитами о передаче очередных заложников. Светлана Михайловна не стала спешить домой после рабочего дня. Она позвонила родителям Людмилы, но все было по-прежнему, без изменений. Она устало положила трубку на рычаги, сняла медицинскую шапочку. Хотела было снять халат, но передумала и отправилась к Винни-Пуху. В палате царил полумрак. Она подошла к кровати, присела на стул и стала почему-то читать стихи, которые она читала и Виктору, когда он был таким же как Винни. Она читала, а слезы текли по щекам. “Где мои Виктор и Люда, где Костя? Ведь одной из этих женщин могла бы быть Люда, а Винни – наш Костик. Но это только мои мечты, ведь столько лет прошло. Господи, подскажи, где наши дети и внук. Дева Мария, заступись!”

Вдруг аппаратура стала звенеть по-другому, значит, сработали датчики. Светлана дотронулась до пальчиков Винни. Но они были все так же безвольны. “Показалось, я просто устала”, - женщина положила руки на кровать, а на них голову и вдруг услышала, что мальчик хрипит, то есть он пытается дышать сам. Светлана вытащила трубки изо рта, проверила все показатели. Мальчик дышал ровно. “Слава Богу, один шаг к поправке он сделал”. Она ласково провела рукой по его головке, а малыш открыл глаза и прошептал: “Ты моя бабушка”. Светлана растерялась. “Это вопрос или утверждение?”.

-Отдыхай малыш, я твой доктор.

-Ты моя бабушка.

Женщина растерялась, но не стала спорить.

-Отдыхай, мы с тобой завтра поговорим. Теперь все будет по-другому.

Светлана Михайловна спокойно пошла домой. Она была уверена, что теперь все будет по-другому, все пойдет на лад. А малыш, он просто давно никого не видел живьем, вот ему и показалось. И началось стремительное излечение погорельцев, но им еще предстояли пластические операции на лице – ожоги не пощадили ни женщин, ни детей. Все они могли говорить, зрение не пострадало, все остальные раны постепенно затягивались. Несмотря на шок от происшедшего, на ненависть напавших, пациенты были добродушны, дети уже пытались смеяться, просили почитать им детские книжки, хотели посмотреть мультики. Женя подтвердила слова Павла Денисовича, но не более того. Кто напал она не знает, все произошло неожиданно. А вот Леля так и витала в облаках, она знала только Женю и детей, да и то с трудом их узнала – лица у всех были не те.

Приближался день выписки. Погорельцам все кто мог накупили, надарили одежды, детям игрушек. Светлана Михайловна была в задумчивости, какая-то мысль крутилась в голове, не давала покоя, но никак не оформлялась в четкое построение. Потом она позвонила Георгию:

-Слушай, все равно квартира пустует. Пусть эта Леля с Медвежонком (так звали его все, даже Женя и близнецы) поживут у нас. Может, ты сможешь ей помочь. Ну куда они поедут, да и Жене пора в Новгород. Следователь помог разыскать ее родителей, они скоро приедут за ней и близняшками.

-Конечно, пусть живут. Дома всегда легче, а ей теперь любой дом как родной, а уж пацану тем более. Да и он тебя бабушкой считает. Пусть будет так!

-Ты у меня прелесть что за муж!

-Это ты мой ангел. Пока, скоро приеду. Вытащу очередников и приеду. Ждите меня. Всем поклон!

Самое печальное во всей этой истории с чудесным исцелением было то, что никто не мог сказать фамилию Лели и Медвежонка: Леля ничего не помнила, Медвежонка не научили, а, может, в этих передрягах он тоже все позабывал, а Женя никогда и не видела документов Лели, она не давала возможности осмотреть ее вещи. А потом у них украли женские сумочки на вокзале, а обычно там носят документы и деньги женщины.

Светлана привезла домой Лелю и Винни. Леля была инертна, не проявляла никакого интереса, а вот малыш стал сразу изучать квартиру. И вот он добрался до двери в комнату Виктора, дернулся, но та была закрыта.

-Бабушка, а там что, секрет? – глаза его зажглись таинственным блеском.

-Да нет, не секрет. Давай сначала отдохнем, я вас размещу в комнате для гостей, ты там все обустроишь, а потом мы с тобой заглянем и в ту комнату. Я тебе что-то расскажу и покажу. Договорились?

-Да!

Светлана накормила гостей, уложила Лелю отдыхать. Но если раньше та была безвольной, то во время ужина женщина стала как-то странно себя вести, она как будто пыталась что-то вспомнить, ее израненное лицо стало более подвижным. Не вспомнив, она успокоилась. А в гостевой комнате она вдруг остановилась напротив красного угла, внимательно изучала иконы. Но тряхнув головой, сожалея, что никак не может что-то вспомнить, покорно легла на домашнюю постель и впервые попыталась улыбнуться. “Дома, победа”, - шептала молодая женщина. Светлана напряглась, уж что-то знакомое было в этих словах. Леля задремала, а Медвежонок и Светлана, как заговорщики, на цыпочках вышли из гостевой и направились к комнате Виктора.

Женщина дрожащей рукой открыла дверь, с замиранием сердца вошла с малышом в комнату. Она давно здесь не была. Так, иногда заходила убрать пыль и бегом назад, уж больно было смотреть на все то, что напоминало о сыне и его семье: огромные фотографии-портреты Виктора, Людмилы и Костика. Они как будто присутствовали в комнате, только молчали. На полках рядом с книгами и учебниками сына стояли старинные игрушки Виктора и поновее, купленные для Кости, но так ему и не переданные: Георгий и Светлана ждали приезда детей, но так и не дождались, и игрушки Кости присоседились к игрушкам Виктора.

-Это комната моего сына, вот он на фотографии с женой и сыном. Правда, он здесь совсем кроха. Сейчас ему было бы столько же сколько и тебе. Впрочем, почему было? Может, и есть. Они пропали, мы не знаем, где они. Георгий Степанович… - Светлана не договорила, потому что услышала крик:

-Я же говорил, что ты моя бабушка! – прозвенел голосок Медвежонка. Светлана вздрогнула:

-Не понимаю, что значит “я же говорил”?

-Ну если это мой папа, а он твой сын, то ты моя бабушка!

-Где твой папа?

-Да вот же, на фотографии. А этот кудрявый малыш – я. Только теперь я лысый.

Женщина так и села на диван:

-Ты – Костик, а мама твоя – Людмила?

-Ну да!

-Но ваши имена? Ты что-то путаешь!

-Не-а, не путаю. Смотри, - мальчик выбежал, прибежал с игрушкой Винни-Пухом. Открыл молнию на спинке и вытащил пакетик, в котором оказались те же самые фотографии Виктора, Людмилы и Кости.

-Что ж ты раньше молчал, детка?! – Светлана и смеялась и плакала одновременно, она прижимала к себе внука, целовала его. А он от неожиданности тоже заплакал, но пытался объяснить:

-Леля – это мама Люда, ее так папа звал. Медвежонок – это я, меня так папа и мама звали, все привыкли. Виктор – это папа, “победитель”но про его имя никто почему-то не спросил. А вот ты с дедушкой Юрой, а вот дед Миша и бабушка Оля. Я просто забыл про фотографии-и-и… - Костик от испуга, что сделал что-то не так, зарыдал.

-Успокойся, глупыш, успокойся. Тебя никто не ругает, просто все взрослые сосредоточились на другом, вот и упустили это из виду. Не реви. А то мама испугается.

мы ей расскажем?

-Расскажем! Теперь-то уж точно все пойдет по-другому! И мама вспомнит все, она уже кое-что вспомнила: ведь она поняла, что она дома, а победа – это не просто победа, а папа твой Виктор. Дед Георгий найдет твоего папу! Мы снова будем все вместе. Теперь мы вас никуда не отпустим! – радостно твердила Светлана Михайловна, набирая номер мужа. – Никуда! Никогда! Мы будем жить одной большой семьей, где царят Вера, Надежда и Любовь!


ЛЕБЕДИНАЯ ВЕРНОСТЬ

Щеголева Надежда

Настя и Федор жили в одном доме, но в разных подъездах. Федор был старше Насти, поэтому гуляли они в разных возрастных компаниях: Федор гонял голубей во дворе с местными парнями, играл в теннис, смешил девчонок-ровесниц из своего подъезда; Настя гуляла во дворе, где жили сразу несколько одноклассников и мальчишки из другой школы. Когда Насте было четырнадцать лет, она впервые влюбилась в одного из “чужих” мальчишек.. Ей казалось, что это продлится бесконечно долго – разве может это прекрасное состояние закончится, тем более, что он такой, такой, такой! Сами помните, как это бывает в четырнадцать лет: теряешь сон, аппетит, вздыхаешь. Но не всегда первая любовь заканчивается радостно. Бывает так, что ходит он с тобой, ходит, а в результате объявляет: “Хороший ты, парень, Лялька, но люблю я другую”. С Настей было приблизительно так: Миша пришел и сказал, что он дружит с одноклассницей. Настя переживала, очень переживала, плакала, но друзья всегда были рядом, пытались как-то утешить. Со временем боль ушла.

Боль ушла, но остался след, который повлиял на всю дальнейшую жизнь девушки. Она почему-то стала какой-то жесткой. Она была всегда со всеми весела, доброжелательна, правда, иногда могла вставить острое слово. Внешне была симпатична, хорошо одевалась: она сама сшила себе и школьную форму и фартук из шелкового маминого платья, а какие у нее были воротнички! Даже мамы одноклассниц на собрании у ее мамы спрашивали, кто шьет для Насти воротнички. Мама гордилась своей дочкой: она хорошо учится, на улице не болтается, а за неосторожность с мальчишками она вообще не переживала, знала, что Настя их на дух не переносит. Нет, она дружила с мальчиками в компании, а уж про остальных и мыслей не было. Настя как бы закрылась от мужского пола, она воспринимала мальчишек, будущих мужчин, только как необходимость, как данность.

Мама не села, не поговорила с дочкой, не узнала, что с ней происходит. Но не потому, что она такая невнимательная. Нет, просто Настя была такого склада, что даже в такую трудную минуту, в минуту разочарования, она не пришла к матери и не поплакалась ей в своей беде (в 14 лет малая беда кажется катастрофой мирового масштаба). У нее даже мысли такой не возникало. А мама просто была уставшей больной женщиной, у которой пьет муж Этим все было сказано. Настя насмотрелась на папу, на отношение к матери. Что-то сломалось в ней, а мама, к сожалению, это пропустила, она была занята более весомыми проблемами, чем несчастная любовь дочери.

Прошло время. Дети подросли – Федор служил в армии после окончания техникума, Настя заканчивала школу и собиралась поступать в институт. Она долго выбирала, куда пойти учиться: то ли на модельера, то ли на экономиста, а может и еще куда, - аттестат был, хороший, одни пятерки да четверки. В некоторых ВУЗах можно было сдать только два экзамена, и ты студент. Учиться хотелось. Очень хотелось, но лень было сдавать экзамены. Настя была какой-то вялой, все чего-то ждала, что кто-то что-то подскажет, решит за нее. Обломов какой-то в юбке. После долгих мучительных колебаний она все-таки решилась, подняла себя с дивана, сдала экзамены и стала учиться на модельера женского платья.

Тем временем из армии вернулся Федор и решил продолжить учебу, повысить свое мастерство в строительном деле. Он пошел работать, а по вечерам учился. Однажды их судьбы пересеклись: они оказались в одной компании, празднующей один из бывших советских праздников. Все молодые, беззаботные, главное, не суть праздника, а радость выходного дня, что можно повеселиться, оторваться, так сказать, одним, без строгих взглядов родителей (праздник отмечался на даче у общих знакомых). Хорошая компания, хороший стол, хорошее настроение. Федор и Настя сидели рядом за столом. Молодой человек галантно ухаживал за девушкой, они болтали на разные темы, смеялись. Настя была какой-то необычайно веселой, разговорчивой, она даже пошла танцевать с Федором медленный танец, хотя любила только быстрые танцы. Федор был как заворожен Настей, голова кружилась от аромата ее густых пушистых волос, смешивающегося с нежным ароматом духов. Он нежно поцеловал ее в челку. Настя отстранилась, прижала указательный палец к его губам, а потом им же погрозила, мол, не шути так. Танец продолжался, Федору казалось, что он кружится во сне, он видел только Настину макушку поскольку был выше ее намного, и держал ее, как драгоценность, которую нельзя ронять. Музыка кончилась, а они все топтались, пока не услыхали добрый смех друзей. Они взялись за руки и пошли гулять на улицу, и далекие звезды освещали их путь. Федор проводил Настю до дома:

-Когда мы увидимся вновь?

Она уклончиво ответила:

-Когда нибудь, не далеко живем друг от друга.

-Как же это я тебя раньше не замечал?

-Да ты просто смотрел в другую сторону, вот и все.

-Нет, я видел тебя, я знал, что ты есть, но, понимаешь, ты просто была, как остальные – просто соседка по дому, а теперь ты… ты…

-Что – я?

-Просто ты выросла, ты стала другой.

-Да нет. Просто ты – мужчина, я – женщина, и ты смотришь на меня именно так. Я не в плохом смысле, просто мы, действительно, оба стали взрослыми, какая никакая, но сформировалась своя индивидуальность, и мы уже не серые мышки-подростки, не гадкие утята. Мы – лебеди, может, и не красивые, но лебеди.

-Лебедушка ты моя.

-Я не твоя, я мамина, - пошутила Настя. – Ну все, пока, до встречи. – Было слышно как по лестнице звучат ее быстрые шаги.

Федор запустил пальцы в свою гриву: “Вот болван, такую девушку не разглядел, у нее поди жених имеется, а я, как дурак “лебедушка моя”. Испугал девчонку. Э-эх!”.

Жизнь текла своим чередом, Настя и Федор периодически встречались, ходили в кино, ездили на концерты, в кафе. Федор решился сделать Насте предложение. Она внимательно его выслушала, грустно ответила:

-Я не готова, Феденька. Я не могу тебе этого объяснить, но не хочу я замуж. Мне хорошо с тобой, но я не готова вести домашнее хозяйство, учиться, работать одновременно, но есть и другие обязанности, а я боюсь.

-Но ведь люди для того и женятся!

-Я знаю, знаю, но не сейчас. Если сможешь, давай подождем.

Федор вздохнул. Он так хотел, чтобы в его новом жилье была хозяйка, чтобы были дети, постоянно слышался веселый детский смех, чтобы по выходным можно было ездить за город всей семьей. Может правда, подождать, пока Настасья закончит институт, устроится на новом рабочем месте, освоится, почувствует себя не ребенком под опекой родителей, а самостоятельной женщиной, умеющей самостоятельно принимать решения. Она чего-то боится, не хочет говорить. Ладно, подождем.

Молодые люди так и бродили по вечерам по улице, когда было тепло, сидели в кафе, когда было холодно, и ничего не менялось. Родители обоих уже как-то с подозрением смотрели на своих чад. У Федора мама молчала, никогда не вмешивалась в его дела. А у Насти мама стала как-то осмотрительней, она со временем стала замечать, что в то время, когда Настины подружки практически все повыходили замуж, ее дочь всего-навсего только который год ходит в невестах, а ответа не дает.

-Насть, ты долго будешь Федору мозги вправлять, все умничаешь. Он мужчина, он долго ждать не будет.

-Если любит – подождет, а уйдет, значит, так надо.

-Все время ты со своим “так надо”. Кому надо?!

-Ну, кому, ну… - и Настя показывала большим пальцем (как римские патриции в Колизее) на верх. Что она имела в виду, так и оставалось загадкой.

-Пойми, что возраст не молодеет, любовь приходит и уходит, остается привычка, ты хотя бы ребенка сможешь родить, посвятишь себя малышу. А Федор, что Федор? Он человек положительный, разумный, тебя любит, на ногах твердо стоит, ты будешь, как сыр в масле кататься. Его нельзя не любить.

-Какая же это любовь, если она уходит. Впрочем, первая моя любовь ушла, но не будем об этом. Любовь или есть, или ее нет. А выходить по расчету замуж нехорошо.

-Если ты его не любишь, зачем ты с ним тратишь время и его держишь на паривязи? Познакомилась бы с кем-нибудь другим.

-Зачем? Федора я знаю, он меня тоже. А тут – с кем-то знакомиться, что-то говорить, объяснять, доказывать! Уволь, не хочу! Мне с ним хорошо, и точка. Уйдет так уйдет.

-Это не разговор, это детский лепет. Бред сивой кобылы. Ты говоришь о живом человеке, как о предмете мебели. “Этот диван удобен, я никогда его не променяю на другой”. Но даже у дивана лопаются пружины. Федору просто надоест тебя ждать и он действительно уйдет.

-Ладно-ладно, мамуля, я подумаю, - Настя чмокнула маму в щеку и убежала на очередное времяпровождение с Федором. Весь этот вечер она была задумчива, отвечала невпопад.

-Да что с тобой, красавица? Ты решила меня бросить, говори, не стесняйся. Такое ощущение, что я уже ничему не удивлюсь, если ты именно так мне и скажешь.

-Нет, ты знаешь, наоборот. Давай поженимся, ты же долго этого ждал. Только многого сразу от меня не жди, ты мне помоги, ты старше, не дави на меня, договорились?

Федор даже как-то обмяк от неожиданности. Настя сама не ожидала от себя такой прыти, просто она эгоистически подумала: “Ну что такого, выйду замуж, рожу ребеночка, буду им заниматься, а там стерпится-слюбится, хотя мне это не грозит: мне хорошо с Федором. Вдруг станет еще лучше, так зачем же упускать такой шанс. Мама права в чем-то”.

А потом началось бурное веселое обсуждение, где играть свадьбу, когда, сколько звать гостей, какой костюм, какое платье и много-много разных разностей. Посреди шумного веселья о серьезных вопросах Федор вдруг посерьезнел:

-Знаешь, у меня есть друг, мы учились вместе, он все строил дачи богатеям в свое время, однажды его попросили помочь восстанавливать старинный храм. И так он этим проникся, что стал помогать священнику по храму, потом его посвятили самого в священный сан. Он теперь строит свой храм, я ему помогаю.

-Надо же. Ты не говорил.

-Да я как-то не подумал, да вроде ни к чему было.

-А сейчас что случилось?

-Может повенчаемся?

-В дань моде, или по настоящему.

-Шутишь, что значит – в дань моде?

-Не сердись, сейчас многие крестятся не потому что верят в Бога, а потому, что официально разрешили в храм ходить.

-Ну люди и в более крутые времена ходили в церковь и крестились.

-Да, но не таким валом валили, как сейчас.

-Да, конечно, все так. Но ты подумай, хорошо? А я с батюшкой поговорю, он нас и обвенчает.

-Да я хочу, просто, пусть он толком все объяснит, расскажет. С ним побеседовать-то можно просто, дома, например?

-Съездим, поговорим.

Сказано – сделано. Съездили, поговорили. Отец Симеон все разложил по полочкам, дал книжки умные почитать. Молодые люди с интересом все прочитали, составили список вопросов. Опять поехали в гости к батюшке. Он опять все терпеливо объяснял, сам задавал вопросы. В результате молодые люди сыграли свадьбу, обвенчались. Все было чинно, без драк, без попоек, чему были рады все, особенно родители, хотя желание венчаться несколько удивило их, но они не препятствовали, благословили, как положено. И потекла новая жизнь.

Федор и Настя работали: он строил, Настя открыла с помощью Федора и его друзей свое ателье, у нее свои клиенты появились. Оба они обустраивали общее жилище, Настя - как дизайнер, Федор – как рабочие руки. У них было светло, уютно. К ним на огонек заглядывали друзья и подруги, кто с семьей и с детьми, кто по одному. Федор и Настя с грустью смотрели на детей: прошло уже много времени со дня свадьбы, а никаких даже намеков на потомство не было.

Однажды Федор сказал Насте:

-Лебедушка ты моя, не грусти. Знаешь, я не говорил тебе, во время службы мы грузы возили. Я не знаю, что это было, но один парень из нашего отряда уже после армии ударился где-то, ушиб не прошел: все перетекло в саркому. Его организм просто не справился с пустяковым ушибом, понимаешь, ослаб. Ослабнуть он мог только в результате радиации, о чем нам потом уже намекали. Но все были молоды, беззаботны, не придали этому значения, а потом вся эта история. В общем, он умер.

-Как? – с ужасом спросила Настя.

-Саркома это иногда – все, крышка.

-А ты проверялся?

-Специально – нет. Нам говорили какие-то первые признаки, но у меня их вроде нет, поэтому я был спокоен, а теперь вот даже не знаю о чем и думать. Может, это я виноват, что у нас нет детей?

-Ну что ты, Феденька Не думай так, ну всякое бывает, а может, это я? Зачем гадать, давай обратимся к докторам, они сделают нужные анализы, все проверят. Только тогда мы сможем узнать причину.

-Ты умница, ты всегда была ею. Так и сделаем.

Началось хождение по врачам, одних они нашли сами, других подсказал отец Симеон. В ожидании результатов Федор стал помогать в свободное время отцу Симеону по храму, не в строительстве, а в службе. Чтобы скрасить тяжкое ожидание результатов, отец Симеон пригласил Настю помочь иконописцам в художественной мастерской.

Так они и жили: работали и прислуживали в храме. При этом Федор очень серьезно стал ко всему относится, не то что бы он был легкомысленным, а теперь стал серьезным, нет, просто он стал воцерковляться, он стал более духовным человеком. А вот Настя хоть и помогала во всех делах и мужу и батюшке, но процесс приобщения к Богу шел у нее медленнее. Она многое знала, понимала – батюшка помог, но она была инертна. Инертна, как и раньше, она все ждала какого-то тычка, чтоб кто-то пнул, качнул, как маятник.

А результаты пришли, они были утешительными. Относительно утешительными: здоровья стопроцентного, конечно, у обоих не было, но причин, явных причин, не позволяющих иметь детей, не было. Федор с батюшкой переглянулись, а Настя просто ломала голову. Отец Симеон был откровеннее с Федором, да и Федор стал многое понимать. Но мужчины молчали, они понимали, что рано еще говорить с Настей о промысле Божием. Она может не понять, растеряться.

Дни шли, ничего видимо не менялось, а невидимо шла внутренняя борьба в каждом сердце, в каждой душе. Федор молился о семье, о ниспослании детей. Анастасия ломала голову, роптала: “Ну вот, вышла замуж, а детей нет, как же так. Господи, зачем тогда это все было?”. Настя продолжала помогать в мастерской, она даже больше стала там времени проводить, не спешила домой, она как-то отстранилась от мужа. Она не могла объяснить всего, но больше ей не хотелось шумных встреч с друзьями, не хотелось вечерних посиделок и с мужем. Она даже была иногда рада остаться одна дома. В одиночестве она мурлыкала себе что-то под нос, рисовала новые модели платьев и костюмов. О Федоре стала думать опять, как о предмете мебели: “Сейчас муж придет, надо ужин разогреть”, и шла на автопилоте выполнять домашние обязанности. Приходил Федор, они ели, болтали ни о чем и расходились по разным комнатам.

Не сразу Настасья заметила, что Федор грустен, что мало ест, что сам стирает свое постельное белье. Она воспринимала это, как помощь, а потом как-то неожиданно встретила подругу, которая язвительно спросила: “Что это ты мужа так загоняла, посерел, истощал, грива поредела так, что волос осталось на одну драку”. Настя резко остановилась:

-Какую драку, ты о чем?

-Ты что, с Луны свалилась, или вы расстались?

-Нет.

-Так что ж ты его так запустила, ты что, не смотришь на мужа-то своего. Смотри не приворожил ли кто, он у тебя видный. Был.

-Что?! – Настя, всегда спокойная как удав, перешла вдруг на крик. – А не ты ли его приворожила, всегда мне завидовала. Но только он мой, только мой.

-Твой-твой. Только он не игрушка: поиграл и выбросил, он человек, а ты, как обычно, холодна. Ты – айсберг!

Подруга убежала, а Настасья долго стояла, как в ступоре, как будто ее окатили ушатом холодной воды. Все последние дни мелькали у нее, как на ускоричке в видеомагнитофоне: все в какие-то доли секунд. Мозаика сложилась – Федор болен!

Тревога охватила женщину. Она опрометью бросилась домой, мужа дома не было, они с батюшкой уехали по делам. Она стала все теребить в комнате мужа, в результате перед ней оказалась большая куча пузырьков с лекарствами. Названия на них были просто непроизносимыми, аннотации содержали страшное слово – рак кожи. Вот почему он сам стирал белье, там были следы болезни, а он боялся потревожить ее!

-Федя! Феденька! – Настя осела на пол, на колени ее посыпались банки-склянки, из глаз текли жгучие слезы. Она ревела в голос: -Федор, я люблю тебя, я никогда тебя не оставлю!

Мужа не было, а Настя ходила из угла в угол и повторяла слова любви. Только сейчас до нее дошло, что не о плотской любви говорил им батюшка перед венчанием, он говорил о любви неземной: о долготерпящей, всепрощающей. Рыдала она не потому, что боялась потерять мужа, все последнее время они и так жили как соседи, а потому, что ее защитнику, ее помощнику во всем было плохо, ему было больно. А еще потому, что из любви к ней он ничего не сказал: он собрался тихо спокойно или уйти, освободив ее от обязательств, или умереть: развязка могла наступить в любой момент. Он просто не хотел ее тревожить. “Как же я проглядела все это?! Как?! Я просто черствая горбушка, которой можно гвозди забивать. Для меня любовь стала привычкой, как и говорила мама. А может, я и не любила, а просто уговорила себя? Да, так и было. Сколько он носился со мной, сколько ждал меня, а я вот так его отблагодарила – даже не заметила, что он гаснет у меня на глазах! Я поступила, как Петр: обещала не отрекаться, а сама все проглазела. Но теперь все будет по-другому. Я вытащу тебя, Федор, а Бог мне поможет! Я люблю тебя, именно - люблю!”.

Настя впервые по-настоящему подумала о молитве, о вере, о своем поведении. Она рассказала мужу о своих находках, Федор тихо прижал ее к себе:

-Лебедушка ты моя!

-Вот именно – лебедушка, а лебеди верны своим спутникам жизни. Они как люди – живут семьями. Помнишь песню “Лебединая верность”?

-Помню-помню!

Поговорила Настя и с батюшкой. Женщина со временем изменилась, из айсберга она стала превращаться в ласковый журчащий ручеек. Она перестала делать все по обязанности - она полюбила свои дела, они ей отвечали тем, что получались – на славу Божию. Настя ездила вместе с Федором на все его медицинские мероприятия, молилась изо всех сил в больничной молельной комнате, пока он проходил процедуры.

Через некоторое время врачи утешили Федора – болезнь утихла, наступила стойкая ремиссия. Волосы, конечно, уже не восстановить, и следы на коже останутся, но это ведь мелочи по сравнению с вопросом “буду жить или не буду”. А еще чуть погодя Настя принесла мужу долгожданную весть – у них будет малыш!

Богородице Дево Марие “Феодоровская”, моли Бога о здоровье нашего будущего малыша и Федора! Заступись Владычице о нас!